– Добро, – сказал он, едва наступила пауза. – Картинку я усвоил. Груз у вас еще не полон, значит, начать закачку вы не можете. Вы там не забыли – в случае непогрузки по вашей вине будете платить крутые штрафы. И за мой простой – тоже. Вот зачем вам понадобилось письмо: чтобы доказать, что вина за задержку лежит на мне, а вы все делали наилучшим образом. Не получится, капитан‑максимат. Я включаю счетчик.
– Ну, – проговорил максимат, – какие‑нибудь полтора часа – неужели вы не нагоните их в полете?
– Это иногда получается, а иногда и нет, – ответил капитан. – Простор, знаете ли, это такая материя – там никто гарантий не дает.
– Но вы ведь постараетесь, правда? А я, со своей стороны…
Тут максимат сделал паузу, и она была воспринята совершенно правильно.
– Ну, мы всегда стараемся, – ответил капитан. – Когда есть смысл.
– Будет смысл, будет! – заверил его максимат.
– Добро. Но вы все‑таки не тяните резину.
– Да мы уже, собственно…
3
Что возникшему замыслу не суждено будет осуществиться, Лючана поняла не сразу, но только тогда, когда поток, в последние минуты все быстрее уносивший капсулу навстречу противнику, как‑то внезапно иссяк и капсула, проскрежетав днищем по металлу трубы, остановилась. Женщину, не ожидавшую такого поворота событий, бросило грудью на пульт, заставив несколько секунд судорожно хватать ртом воздух, восстанавливая дыхание. Но и возникшая боль, и сбой дыхания показались ей делом пустяковым по сравнению с тем, что она лишилась всякой возможности как‑то двигаться, маневрировать и даже вести бой с противником, который – Лючана отлично понимала это – в любом случае не оставит своего замысла если не уничтожить ее, то, во всяком случае, снова захватить; но, однажды вырвавшись на свободу, пусть и весьма ограниченную, она не собиралась больше попадать в плен, независимо от возможных последствий.
А что противник намерен по‑прежнему добиваться этой цели, Лючана поняла, еще не успев даже как следует прийти в себя. Потому что остановка капсулы в трубе никак не повлияла на работу приборов и локатор исправно показывал, что человек, собравшийся уничтожить ее, никуда не исчез и находится совсем недалеко отсюда. Он, разумеется, тоже лишился возможности плыть, но Лючана отлично понимала, что они оказались вовсе не в равном положении хотя бы потому, что она могла только, оставаясь в капсуле, ждать каких‑то действий противной стороны, а эта самая сторона обладала возможностью передвигаться по обсохшей трубе самостоятельно, приблизиться вплотную и атаковать, а у нее, Лючаны, такой возможности не было.
Она лишь на считаные секунды поверила, что сможет оставить капсулу, ставшую для нее то ли убежищем, то ли тюрьмой; но, вглядевшись в результаты внешнего анализа среды – а прибор этот продолжал работать непрерывно, – поняла, что это невозможно: за бортом труба была сейчас заполнена вовсе не воздухом, пригодным для дыхания, но аргоном, совершенно, при всем его благородстве, для дыхания не годящимся и к тому же еще и перемешанным с не успевшими выветриться испарениями массы, только что заполнявшей трубу, в составе которой, если верить тому же анализатору, присутствовало немало свободного хлора, то есть откровенно отравляющего вещества. Оказаться в такой среде без прямой угрозы жизни можно было только в специальном костюме и с запасом дыхательной смеси в баллонах; однако судьба, предоставив в распоряжение Лючаны капсулу, как‑то не позаботилась о прочем снаряжении, и все, что пригодилось бы при выходе в трубу, осталось где‑то в другом месте.
Так что не было возможности, если противник, соответственно одетый, снаряженный и вооруженный, приблизится к капсуле по трубе, встретить его достойно, хотя бы схватившись врукопашную. Оставалось лишь надеяться на то, что он, может быть, все же не рискнет выйти в трубу. Ведь каким бы надежным ни был костюм, но даже малейшее нарушение его герметичности привело бы человека к быстрой гибели – и это ему прекрасно известно. И может быть, по этой причине тот, кто охотится за нею, тоже предпочтет активному варианту выжидательный, уступая ей право первого хода, потому что и Лючане, и врагу было одинаково ясно: деваться отсюда ей некуда, время пребывания ее в капсуле не могло быть не только бесконечным, но даже сколько‑нибудь протяженным – оно определялось все той же дыхательной смесью, которой с каждым вдохом становилось все меньше, о чем свидетельствовал соответствующий манометр. Несложный анализ его показаний убеждал в том, что полный заряд воздуха для одного человека обеспечивал его пребывание в капсуле в течение трех часов, иными словами – времени, достаточного для того, чтобы малым ходом пройти всю трубу туда и обратно, а кроме того, потратить час на какой‑то возможный ремонт. Сейчас два часа уже миновали, и, значит, она могла отсиживаться в капсуле, если не помешают, еще час, а потом…