Разлад

Илья Ильич обиделся. Но виду не подал. Решил смолчать. Многое мимо ушей пропускал в ту пору. На многое глаза закрывал.

– Нет уж. Пока в силе – помогу. После будут, как найденные, – с болью выговаривал тесть. – Неровен час, ударит кондрашка – и все. Забудете как звали. – Он усмехнулся. Не поймешь, то ли в шутку, то ли всерьез говорено. – А так, пока денег дождетесь, не раз вспомните. Хоть будет знать, что дед у него был.

– Пап, напрасно ты это. Деньги нам сейчас очень нужны. Может, переоформишь? А, папочка? – начала упрашивать Ирина.

– Нет уж. Вы люди самостоятельные. Я вам теперь не указчик и не помощник. Вы вначале между собой разберитесь.

– А что случилось? — всполошилась Ирина.

Можейко помолчал, пожевал губами. После выдавил с обидой:

– Ты ведь просила, чтобы я пристроил его в управление, было такое?

– Было, – согласно кивнула Ирина.

– Ну вот. Я звонил, утряхивал, договаривался. Место хорошее подыскал. А он ни в какую, Отказался наотрез: «Неинтересно, мол». Оно, конечно, в ученых до седых волос играть легче. Но ведь и о семье подумать нужно.

Они говорили между собой, словно его, Ильи, и в помине не было. А он стоял рядом с Санькиной кроваткой, сцепив зубы. Но в конце концов не выдержал. Сорвался на петушиный крик: «Позвольте мне самому решать свои проблемы». Тесть свысока усмехнулся: «Ну-ну, решай». У Ирины лицо пошло красными пятнами. Были попреки, слезы. Недели две дулась, не разговаривала, даже спать ложились врозь. А после притихла.

А Можейко еще долго не мог успокоиться. Нет-нет да и заведет на эту тему разговор. Илья Ильич твердо стоял на своем:

– Бумаги писать. Инспектировать. Какой из меня проверяльщик? Сам еще дела толком не знаю. Засмеют!

– Засмеют? – щурился зло Антон Петрович. – А пусть попробуют. Думаешь, у меня вначале насмешников не было. Ого-го. Еще сколько! А ведь я еще диплома в ту пору в кармане не имел, как ты. На ходу доучивался. Чуть не перед самой войной кончил. И тоже сомневался вначале. Что? Да как? После гляжу, один полез вверх. Другой. Чем же я-то хуже, думаю? Что ли, лыком шит? И пошел. Многих из этих критиков и ученых обогнал. Так-то.

Но Илья Ильич заупрямился: «Нет. Не по мне это. Да и жаль бросать свое дело. Работа интересная. Перспективная. А там скукота! Бумажки».

Тесть тотчас становился на дыбы:

– Если хочешь знать, живее живого – это бумаги. Недаром говорят: «Без бумажки ты – букашка, а с бумажкой – человек».

Иной раз подковыривал не без умысла: «Вроде и неглупый ты мужик, а ерундой занимаешься. Ну скажи, на что надеешься? В лучшем случае кандидатом через пять лет станешь. Полсотни прибавки получишь. Врагов себе за это наживешь. И все – потолок. Учти, это если я подмогну. А то ведь можешь и застрять до пенсии. Всю жизнь на чужого дядю будешь вкалывать.

Илья глядел исподлобья, хмуро отмалчивался. А Можейко покровительственно усмехаясь, обрывал разговор: «Ну-ну. Тебе видней».

Но однажды разоткровенничался, словно стих какой-то нашел:

– Ты думаешь, чего это меня обхаживают? Звонки, телеграммы, поздравления с праздниками. Вот недавно приволок один колокольцы валдайские. Говорит: «Старинные. Музейные». – Он заметил острый взгляд зятя. Засмеялся: – Нет. Не думай. Не взял. Я ведь не хабарник какой-нибудь. Погнал его. Говорю: «Без квитанции на оплату и не подступайся». Привез как миленький через неделю квитанцию на десятку. Заплатил, теперь владею. — Он подошел к буфету, вынул один из колокольцев, тряхнул. Чистый, высокий звук поплыл в воздухе, но, приглушенный мебелью и коврами, сразу же погас, точно умер.

– Зачем они вам? – неприязненно спросил Илья.