Различные миры моей души

– Когда я блуждал по будущему, это вызывало скептицизм и насмешки. Это же ещё невозможно проверить. Когда я блуждал по прошлому, это вызывало скептицизм, насмешки, удивление и тревогу. Ведь то, что уничтоженные документы не могут подтвердить мои слова, они же не могут и опровергнуть. Но можно найти и косвенные свидетельства. А когда я взошёл на Голгофу с назореем, меня от греха подальше объявили спятившим.

– Почему?

– Потому что я видел правду.

– А вот это интересно. И за какую же «правду» его упрятали сюда?

– Да? И что ты видел?

– Распятие человека.

Я была разочарована.

– И всё?

– И становление христианства.

Ого! Мне попадались всякие блаженные, но такого, кто «видел правду» – ещё нет.

– Не было богочеловека Иисуса Христа. Не было воскресения во плоти. Не было христианства, – Он ещё ниже опустил голову, и я должна была напрячься, чтобы услышать его.

– А что было?

– Было три человека с одинаковыми именами, похожей внешностью, но разными целями: Иисус бар Абба, Иисус Назорей и Иисус Вифлеемлянин. Они родились с разницей в несколько лет. Один был сиккарием, другой назореем, третий ессеем. По прихоти судьбы у двух матерей звали Мариями, а у двух других отцов звали Иосиф. Один был плотник, другой сын первосвященника, третий сын купца. Когда я говорил, что писцы евангелий не были при этих событиях, многое выдумали, что единственный достоверный свидетель Мария Магдалина, присутствовавшая всегда и везде с одним из проповедников, что очевидцев вообще неправильно понимали, а переписчики и переводчики досочиняли своё, совсем не то, что было описано в первоисточнике, мой брат решил отправить меня сюда. Его преданность религии граничит с фанатизмом. А наследство, которое мне оставил дядя, в случае объявления меня недееспособным, перейдёт к нему. Они и жену мою настроили против меня. А мне эти путешествия так помогали – мои картины большей частью были написаны после них.

– Так ты художник?

– Да, был талантливым художником, – Он грустно поднял голову. – А теперь я никто.

Жалкое зрелище. Ещё немного и он расплачется. Мне жалость была не свойственна. Какое мне дело до людской глупости? Нострадамус, хоть и прибегал к помощи своему посредственному таланту, но оказался умнее. Он прошлого не так касался. Он вещал о будущем, да так, что его нельзя было толком понять в настоящем. Сейчас всё ещё над его катренами спорят. Это когда требовались доказательства его дара, он скользил по поверхности давнего прошлого. И то, чтобы произвести впечатление на суеверную Екатерину Медичи.

Она встала и медленно пошла к зданию клиники. Здоровенный санитар как тень следовал за ней. Я тоже встала.

– Дурак ты, – бросила я Жильберу. – Рисовал бы и рисовал. А с историей и религией, а в особенности с историей религии, всегда шутки плохи. Правда, даже если она от бога, никому не нужна, если есть догма.

– Ты права, – тихо сказал он.

Я ещё раз окинула взглядом это недоразумение и поспешила за ней.

…Мы бегали друг за другом, перепрыгивая через кровати. Он пытался схватить меня, но я всё время со смехом вырывалась, юркая как змейка. Наконец он загнал меня в дальний угол палаты, где стояла моя кровать. Я запрыгнула на неё мягко, как котёнок и, свернувшись в комочек, лукавым зверьком поглядывала на него. Он, тяжело дыша от бега, подошёл и сел на кровать. Я, вытянувшись в струнку, улеглась перед ним. Он погладил меня по руке. Я резко села и начала раздеваться.

– Ты что? – спросил он, резко вскочив.

– Не притворяйся, – криво улыбнулась я. – Ты ведь этого хотел? Ведь хотел, да? – Я пристально смотрела в его глаза. Все его мысли я видела насквозь, как будто его голова была стеклянной, а они словами в книге. Вот сейчас, неожиданно для себя он тоже стал раздеваться. «Ведь ты этого хочешь… Ведь ты хочешь… Ведь хочешь… Хочешь…», – сейчас стучит у него в голове.

Я пододвинулась, и он прилёг рядом. Я обнажённая недвижимая и холодная, лежала, глядя в пустоту. Он облокотился на локоть и посмотрел сверху вниз на моё лицо. Я видела своё отражение в его глазах: острые бледные линии моего лица словно застыли и, если бы не лёгкое мое дыхание, ему могло бы показаться, что рядом с ним лежит греческая статуя. Он оглядел меня. Да, с телом мне ещё повезло: чистый высокий лоб, прямой нос, свежие пухлые губки, ровный подбородок, маленькая нежная шейка, тонкие белые руки с длинными тонкими пальчиками, маленькая крепкая грудь, упругий плоский живот, кончавшийся тёмными кудрями, скрывавшими маленький розовый клитор, округлые небольшие бёдра, переходившие в стройные рельефные ножки, и маленькая стопа Золушки с нежно-розовой пяточкой. Словом, идеал женщины.