Разлука весной

Двух душ соединенью воедино
Кто смеет помешать? Но это ли любовь,
Когда она покорною осиной
Под ветром клонится, дрожит и гнется вновь.

О нет, любовь – неколебимый знак
Могучей силы, неподвластной бурям,
Звезда, зовущая сквозь ночи мрак,
Бесценный клад, что нам судьбой даруем.

Любовь – не шут у века в услуженьи,
Пусть вянут розы уст и лилии ланит,
Она переживет и бремя лет, и сладкие мгновенья —
Все, что умчала жизнь, и все, что рок сулит.

Но если я солгал, то не писал, не жил,
И никогда никто на свете не любил.

Она закончила читать, с особой страстью выдохнув последние строчки.

– Хорошо я читаю Шекспира? В школе все так считали. Говорили, что я декламирую с большим чувством.

А Родни рассеянно ответил:

– Да тут и не нужно особого чувства. Слова говорят сами за себя.

– Шекспир прекрасен, правда ведь?

– Удивительно, что он был таким же беднягой, как все мы.

– Родни, какие странные вещи ты говоришь.

Он ей улыбнулся, словно очнувшись:

– Да? – и вышел из комнаты, по ходу бормоча:

Ломает буря майские цветы,
И увядает нежная листва…

Почему же, гадала Джоан, он сказал: «Ведь на дворе октябрь?»

О чем он мог тогда думать?

Да, тот октябрь был особенно ясным и теплым.

Любопытно, что Родни расспрашивал ее о сонетах в тот самый вечер, когда они сидели с миссис Шерстон на холме в Эшелдауне. Может быть, миссис Шерстон читала тогда Шекспира, но вряд ли. Лесли Шерстон образованностью и интеллектом не блистала.

В тот год был прелестный октябрь.

Джоан совершенно ясно вспомнила, как Родни несколько дней спустя изумленно спросил ее:

– Разве они цветут в такое время года?

Он показал на рододендроны. На те ранние, которые обычно цвели в марте или в конце февраля. Они роскошно цвели алыми цветами и были все усыпаны бутонами.

– Нет, – сказала она ему. – Для них время – весна. Но иногда они начинают цвести и осенью, если она солнечная и теплая.

Родни нежно потрогал один из бутонов пальцами и тихо сказал:

– Майские цветы.

– Март, – заметила Джоан, – а не май.

– Они как кровь, – продолжал он. – Кровь сердца.

Как не похоже на Родни, подумала Джоан, проявлять такой интерес к цветам.

Но после этого ему особенно нравились рододендроны.

Она вспомнила, как много лет спустя он носил большой бутон в петличке.

Конечно, цветок был чересчур тяжел и, как Джоан и предполагала, выпал.

Она увидела Родни на городском кладбище, проходя мимо церкви.

– Что ты здесь делаешь, Родни? – спросила Джоан, подходя.

Он рассмеялся и ответил:

– Придумываю себе надгробный памятник. Только не гранитную плиту, она слишком жеманна. И конечно, не дородного мраморного ангела.

Они одновременно опустили глаза и посмотрели на новую могильную плиту, на которой было выгравировано имя Лесли Шерстон.

Перехватив взгляд жены, Родни медленно произнес:

– Лесли Эделайн Шерстон, нежно любимая жена Чарльза Эдварда Шерстона, упокоилась 11 мая 1930 года. Господи, утри их слезы. – Затем, помолчав немного, добавил: – До идиотизма глупо думать, что Лесли Шерстон лежит под этим холодным куском мрамора, и только кретин вроде Шерстона мог выбрать такую надпись. Не думаю, что за всю свою жизнь Лесли когда-нибудь плакала.

Потрясенная и смущенная, словно совершалось нечто запретное, Джоан спросила:

– А что бы ты выбрал?

– Для нее? Не знаю. В псалмах нет ничего подходящего? В твоем присутствии полнота радости. Что-нибудь вроде этого.

– Я имела в виду для себя самого.

– О, для себя? – Он задумался на мгновение и улыбнулся сам себе. – Бог – вот мой пастырь. Он ведет меня по зеленым пастбищам. Это мне подойдет.

– Я всегда считала, что это довольно глупое представление о Небесах.

– А ты как представляешь себе Небеса, Джоан?

– Ну конечно же, не сплошные златые врата и тому подобное. Я думаю о них как о государстве, в котором каждый занят тем, что неким чудесным образом помогает сделать этот мир, возможно, красивее и счастливее. Служение – вот как мне видятся Небеса.

– Какая же ты ужасная формалистка, Джоан. – И он рассмеялся, словно пытался просто подразнить ее. Потом сказал: – Нет, для меня достаточно зеленой долины и овец, бредущих за пастырем в вечерней прохладе… – Он помолчал минуту, потом добавил: – Как ни нелепо, Джоан, но иногда я воображаю себе, как я иду в свою контору по Хай-стрит, поворачиваю в переулок, ведущий к Белл-Уок, но вместо этого вдруг попадаю на зеленый луг, окруженный пологими лесистыми холмами с обеих сторон. Он все время был там, спрятанный в самом сердце города. Ты сворачиваешь с шумной Хай-стрит, изумляешься и, возможно, говоришь: «Где я?» И тебе очень спокойно отвечают, что ты мертв…