Размах крыльев ангела

Еда из холодильника была на удивление вкусной, непривычной. У себя в Лошках она не покупала йогурты и расфасованные по коробочкам творожные массы – зачем, если прекрасно можно самой наделать творога из Зининого молока, перемешать его с вареньем. И коробочки все были непривычные, раньше таких не продавали. Некоторые из них Маша видела в рекламах по телевизору. Подкачало только молоко из картонной пачки – это было не молоко, совсем не молоко, какая-то бело-голубая водичка без вкуса и запаха. Хм, чем же нужно корову кормить, чтобы она такое молоко давала, поразилась деревенская Маша.

Маша включила телевизор, пощелкала кнопками пульта. Она щелкала и щелкала, а каналы все не заканчивались, перевалило уже за сорок. Вихрем проносились куски музыкальных клипов, реклам, новостей, каких-то викторин, сериалов. Вот это да! И телевизор был не совсем телевизором, а стоящим прямо на полу, на толстых слоновьих ногах одним тоненьким экраном, без выпирающей далеко назад трубки кинескопа. Таких плазменных панелей в Лошках было всего три, да и появились они совсем недавно – две в гостинице и одна в ресторане, Пургин привез. В домах же таких телевизоров не было ни у кого, у Степаныча, у того вообще старый-престарый, чиненый-перечиненый «Горизонт» стоял, из полированного дерева. Это ж как здорово, когда столько каналов в телевизоре, всегда можно выбрать что-нибудь хорошенькое, для души.

И стиральная машина-автомат у Маши теперь была, и посудомоечная машина, и микроволновая печь с грилем, и моющий пылесос, и даже ноутбук.

Живи и радуйся!

Проснулась Маша на новом месте, как и привыкла, рано. Да и как сказать проснулась, если почти не спала. Дышать в квартире было совершенно нечем, а стоило раскрыть окна, как от сквозняка, от холодной воды реки за окном сразу стыли голые руки. Раскрытое окно, впрочем, от духоты тоже не спасало, наоборот, сразу влетал в спальню гул не засыпающего ни на минуту города. На набережной чихали и шелестели шинами машины, кричали люди, лаяли собаки, гремела музыка с проплывающих под окнами прогулочных пароходов, отчаянно выла сигнализация. Город провожал белые ночи. Непривычная серая хмарь, ни ночь ни день, тоже мешала спать.

И никаких тебе утренних птиц за окном, бесшабашных и рьяных в своем пении, просто музыка и крики сменились какофонией звуков от быстро уплотняющегося потока машин, солнце грело асфальт, выхлопы поднимались вверх, заползали в раскрытое окно как зарин-замановая газовая атака.

Неужели раньше, в той, долошковой жизни, Маша спокойно могла все это воспринимать? Ее не будили голоса и сирены под окнами, не мешали не прекращающие ни на минуту ездить автомобили, не мучила духота?

Совершенно разбитая Маша приняла душ – пожалуй, есть все-таки своя прелесть в жизни в большом городе, централизованный водопровод с избытком холодной и даже горячей воды – это великое достижение цивилизации, – позавтракала и принялась собираться на кладбище.

Кладбище было маленьким и старым, по воле обстоятельств оно затесалось в черте города, фатально соседствуя с жилыми домами. Просто город вырос, раздался вширь, а кладбище осталось на своем месте. На нем давно уже почти не хоронили, только подхоранивали в уже имеющиеся могилы.

Старые тополя и липы щедро делились густой тенью, худенькая речка несла свои грязные воды мимо покосившихся крестов, новеньких мраморных плит, гранитных памятников.

Странно, но именно здесь, на кладбище, Маша впервые после приезда почувствовала себя почти что счастливой.

После долгой разлуки город не произвел на нее сильного впечатления. Может быть, она слишком много возлагала на эту встречу. Как в детстве, летом, когда бабушка, поддавшись уговорам, изредка брала Машу с дачи в город. Маша ехала в электричке и предвкушала какие-то большие перемены, сердечные встречи, счастливые события. Но оказывалось, что ничего не изменилось с начала июня, только подросла трава во дворе, зацвели космеи на клумбе. Никого из друзей не было в городе, только на заборе детского сада сидели как деревенские куры Нинка с Веркой из соседней школы, но с ними Маша не дружила. Да еще они были и на два года младше, малявки.

И снова город, живший своей собственной жизнью, никак не отреагировал на Машин приезд. Толчея метро чуть не свела с ума, стерильная бездушность супермаркета наводила на мысли о полной здесь Машиной ненужности. А еще Маша отчего-то испугалась турникета в метро, ей казалось, что сейчас она без привычки не справится с ним, не сможет пройти, и тогда станет абсолютно ясно не только ей, но и окружающим, какая она тут чужая, как ее никто не ждет.

Огромный букет, вчерашний Мишкин подарок, оттягивал руки, мешал в толпе. Все отчего-то таращились на цветы, потом на Машу, и ей становилось совсем уж неудобно.