Размышления о Венере Морской

Незадолго до рассвета раз или два полыхнула молния, я проснулся и увидел в темном холле горбуна с телефоном в одной руке и горящей свечой в другой.

— Алло, — звал он надтреснутым голосом через мили воды, — алло, Патмос!

В ответ с острова раздалось слабое потрескивание в немецком полевом телефоне, как будто коротил провод под небольшим напряжением. Снова дважды сверкнула молния — молочно-белая пульсация за плотными облаками, покрывавшими Лерос.

— Шторм немного стих, — кричал горбун, гримасничая от старания поддержать ускользающий контакт. — Мы их отправляем!

Снаружи все еще доносился рев моря и завыванье ветра в пальмах на холме. Горбун вошел в комнату и поставил возле меня горящую свечу и чашку чая.

— Море успокоилось, — сказал он, и, будто подражая природе, его собственный голос утратил резкость и тоже успокоился. — За вами скоро приедут.

Мы проторчали на Леросе четыре дня из-за шторма. Я ничего не ответил горбуну, я пил чай и пытался нащупать ногами теплый уголок в постели. Он некоторое время смотрел на меня, потом достал из кармана короткую трубку и разжег ее от свечи.

— Вставайте, — сказал он и, скрипя черными сапогами, пошел в кухню.

Я лежал, глядя, как белизна дневного света понемногу просачивается на небо, очерчивая черную лапу тучи, простертой над городом и заволакивающей верх замка. Воздух в комнате был затхлым и душным. Высокий растрескавшийся потолок, окна странной формы, над которыми нависали ламбрекены из тронутой плесенью парчи, вызывавшие тревожащие ассоциации: венецианская гравюра. Лежа в этой комнате, я чувствовал, что дышу высушенным, будто гербарий, воздухом другого столетия; и розоватое озерцо свечного света усиливало иллюзию. Ну просто комната в доме опального премьер-министра времен императора Оттона. Убийцы вошли через окно. В дальнем углу, там, где выцвели обои, стоял диван, на который его бросили…

Верная Э. уже проснулась и, зевая, расчесывала темные волосы при свете свечи. Я ел хлеб с маслом и смотрел, как она одевается, говоря шепотом, чтобы не разбудить остальных, мирно храпевших в разных углах старого дома.

— Думаешь, у нас получится? — время от времени спрашивала она, страшась бурного моря так же, как и я.

— Здесь всего три часа хода, — сказал я. — Поболтает, конечно.

Как оказалось, я ошибался. Мы услышали в холле торопливую речь, произнесенную повелительным тоном, и, взвалив сумки на плечи, спустились на цыпочках по скрипучей лестнице туда, где нас ждали. Мы вы-шли из дома потихоньку, как воры.

Под покровом темных туч окрестности окутывал плотный низкий туман, было сыро и промозгло. Дождь однако же прекратился, и лодочник удовлетворенно крякнул.

— На море спокойно, — сказал он, — слишком спокойно.

Мы вместе пошли по каштановой аллее к городу, слушая устрашающий шум ручьев, переполненных из-за дождя. Вспышка молнии на миг осветила главную улицу, превращенную штормом в бушующий черный поток; потом нас окутала тьма, зловещая и непроницаемая — тьма, которая наступает, когда закрываешь крышку объектива. Это сложно объяснить: потому что за ней, по краям неба, проступал грязно-белый свет самой разной интенсивности. Казалось, видишь только силуэт самой тьмы, и больше ничего.

Мы прошлепали по закоулкам порта и, наконец, вышли к набережной, где стоял каик, команда которого пребывала, казалось, в состоянии полнейшей апатии, ожидая нас. Капитан свесился за борт, держась за канат, и смотрел на воду. Молодой парнишка и взрослый мужчина, погруженные в свои мысли, сидели возле румпеля, косолапо поставив босые ноги среди витков каната. Когда мы посвистели, они встрепенулись.

Он назывался «Забвение»: маленький мощный каик с большим развалом бортов, рыбаки называют такие «гоночными», потому что считается, что они более скоростные, чем модели с обычным корпусом. Морские диверсанты поставили на него танковый двигатель, увеличив скорость примерно до двенадцати узлов. Мощность чувствовалась сразу, когда он отчаливал от каменного причала и выходил в гавань, обходя черные буи, которыми, как сказал капитан, были огорожены минные поля. Закутавшись в плащи, мы смотрели, как черный неприветливый скалистый берег вытравливается мимо нас, как быстро убывающий канат, мы все ближе к открытому морю. Напротив, над водой, со стороны Турции в одном месте пробился свет; капля красного просочилась в зазор между небом и землей и бежала вдоль края горизонта, чтобы впустить свет, — как нож, вскрывающий устрицу. Красный смешался с черным и превратил его в фиолетовый; диск моря повторил тон, сделал его ярче, превратил в зеленый, и над водным простором и островами на мгновение засиял край солнца, пугающий, как око одноглазого великана. Потом — снова тьма и ровный шум двигателя. Парнишка занял пост на носу. Он вглядывался в туман и направлял рулевого криками и жестами.

— Так мы все-таки доберемся до Патмоса, — сказала Э., доставая бутерброды и бутылочку коньяка.

Патмос, подумал я, это скорее идея, чем реальное место, скорее символ, чем остров.