Размышления о Венере Морской

Но для парня, сидевшего на корточках на носу, неотрывно смотрящего в затянутый туманом простор впереди, в этом названии, без сомнения, не было ничего особенного: название как название. Оно предвещало только краткую каменистую стоянку в привычной будничной круговерти, где все разнообразие сводится лишь к походу в таверну, в которой у вина был особый смолистый привкус, или в дом, где разговоры казались очень интересными из-за красивой старшей дочки. Вглядываясь в даль, он время от времени видел тени островов, надвигающихся на нас, как военные корабли, и, дико вскрикнув — будто пойманная морская птица. — махал рукой вправо или влево, направляя нас на безопасную глубину. В нескольких ярдах от нас возникали вдруг мокрые клыки скал и ускользали назад, снова становясь призраками, и звук винта делался ниже и глуше — так звучит барабан, когда музы кант меняет силу удара. Однажды туман на секунду отступил, и мы увидели на заросшем с клоне стадо овец, похожих на золотых жуков, ползающих между земляничных деревьев, а над ними на скале возвышалась неподвижная фигура в капюшоне, как страж. Позвякиванье их колокольчиков слегка приглушал туман, но утратив громкость, этот звон отнюдь не утратил прелести насыщенных и многозвучных переливов.

Солнце каким-то образом обмануло нас и взобралось на небо, ни разу не озарив воду. Сквозь облака, похожие на ковер с густым желтым ворсом, пробивались его лучи, придавая всему густой медный отлив, и морская вода тускло засветилась, будто свинец. Тем не менее видимость стала лучше, а вместе с ней и скорость нашего судна. Капитан, сидящий у румпеля, рубанул рукой воздух, это характерный греческий жест, в данном случае означавший, что мы наверстываем теперь время. Парнишка подошел к нам немного поболтать. И волосы его, и борода были усыпаны блестящими каплями воды.

— Патмос, — сказал он. — Он вам понравится. Он всем иностранцам нравится. Там хорошие фрукты и хорошая вода.

На миг привстав, чтобы лучше закрыть ладонью спичку (коробок английский) над сигаретой, добавил с каким-то средневековым удивлением:

— А еще там есть телефон. Настоятель каждый день по нему говорит.

— Ты когда-нибудь им пользовался? — спросил я.

— Я? А мне-то он на что?

Ощущение слепоты теперь исчезло, но начала болеть голова. Воздух стал теплее, но облака все еще скрывали от нас солнце, с желчным влажным неистовством полыхающее над морем. И вот последний из островов, стоящих вдоль прохода между Леросом и Патмосом, как тотемы предков, остался у нас в кильватере. Сквозь дрожащую завесу тумана мы уже смутно различали свою цель.

Капитан передал румпель и вышел на нос; подавшись вперед, он долго вглядывался в парящий горизонт, потом подошел свериться с часами — не без гордости: видимо, это был немецкий трофей. Мы шли два часа.

— В проливе часто бывает болтанка, — сказал старик. — Слава богу, обошлось. Но нынче вечером снова будет шторм.

Мы уведомили его, что именно вечером намерены вернуться на Лерос, и он пару раз покровительственно кивнул, затягиваясь сигаретой.

— А если не выйдет, — сказал он, — не волнуйтесь. Там есть телефон.

Мы обернулись на крик парня, вернувшегося на нос. С северного края туман разошелся, и в единственном, похожем на карандаш, луче солнца засверкал белый мыс — поднятый, как крыло альбатроса, в том самом месте, где встречал ись небо и море Всего мгноее-ние сияло это с нежное видение, а потом луч медленно двинулся дальше, выхватывая из серой гущи башню, зубчатую стену, купол часовни.

— Монастырь, — сказал капитан. — Патмос.

Мы долго смотрели, как над островом играет свет: то заставляя сверкать ослепительные витражи монастыря, то гася преобразившийся пейзаж и снова превращая его в черно-белый рисунок. Солнце пыталось выбраться из облаков.

— Еще полчаса, — капитан будто уговаривал себя набраться терпения. — Еще полчаса, и будем там.

— Пойдем, — сказала Э., — нужно успеть перекусить. Ни у нее, ни у меня до сих пор не было аппетита, но теперь, когда перед нами лежали спокойные проливы и уже виден был остров, мы буквально набросились на коньяк и бутерброды. Парнишка вскипятил чайник, и я с изумлением обнаружил, что вся команда пристрастилась к английскому армейскому чаю, неимоверной крепости и сладости — более отвратительного пойла на свете не существует. Это, без сомнения, осталось со времен морских диверсий, как и та сноровка, с которой капитан открыл банку тушенки.

Мы закончили есть как раз тогда, когда каик вошел в маленькую гавань, совершенно очистившуюся от облаков и горевшую, как бриллиант, в оправе холмов.