Размышления о Венере Морской

Темная хмарь нагрянула прежде, чем мы успели миновать бурные проливы, но мы шли на хорошей скорости. Каик вел себя превосходно, врубаясь круглым, как у каноэ, носом в море. К семи по обоим бортам мокро заблестели черные очертания скал, и мы сбросили скорость. Лерос маячил на фоне неба, он тоже был частью тьмы, но, если приглядеться, его можно было различить; только путь к нему лежал через водовороты дождя. На губах чувствовался вкус соли, от этой сухой пудры першило горло, она забивалась в уши. Вскоре мы пересекли отмель, и на нас уставились несколько маслянисто поблескивающих тусклых портовых огней. По-прежнему под дождем мы выбирались на берег и шли по пустынным улицам к столовой. Капли с треском стреляли по листве каштанов.

Какое-то время мы стояли в темном холле, стаскивая вымокшую одежду и пытаясь докричаться до горбуна. В конце концов он вышел из кухни, и тьма осветилась полоской света и красноватыми отсветами.

Наверху заканчивали обедать два офицера. Так приятно было опуститься на одно из роскошных кресел, которыми немецкий комендант Лероса обставил свою столовую, и потихоньку тянуть вино, пока грели воду для ванны. Мы рассказали нашему хозяину о путешествии и, воспользовавшись случаем, поблагодарили зато, что он одолжил нам каик. Пока мы разговаривали, в холле зазвонил телефон.

— Проклятье, — сказал молодой офицер, побежавший вниз взять трубку, — весь день не работал.

Через минуту он вернулся и доложил:

— Это настоятель. Хотел узнать, как вы добрались. Спуститесь поговорить?

Я ощупью пробрался вниз, в темный холл и взял мерзкую телефонную трубку. В наушнике эхом отдавалось влажное потрескивание.

— Алло, — сказал я, но там слышалось, точно в ракушке, только шипение морской воды, бьющейся о каменистые мысы, кипящей среди вулканических камней у пустынных пристаней патмосской гавани.

— Алло, — голос настоятеля возник из паутины царапания и щелчков, как будто со старой граммофонной пластинки.

— Ваше святейшество, — сказал я, наградив его титулом, достойным патриарха, — мы благополучно добрались, спасибо, — и добавил еще несколько теплых слов.

Молодой офицер спустился и, встав рядом, вставил мне в рот сигарету и зажег ее.

— Потом я, — сказал он.

Голос у настоятеля был неестественно высоким и тревожным. Он явно не привык к телефону.

— Майор Энтони, — сказал я, — кто это? Старик хочет знать, готовить ему еду или нет.

Офицер взял у меня трубку и с добродушной иронией произнес:

— Такого тут нет, настоятель, — сказал он. — Снова вам пригрезилось. Нет. Теперь вас какое-то время никто не будет тревожить.

Мы вместе поднялись наверх в освещенную комнату, где на столе появились карты и где сонная Э. уже раскладывала по порядку распакованные вещи. Завтра на рассвете военный катер отвезет нас обратно на Родос. Позднее, когда я уже лежал в постели, слушая свист ветра в кронах пальм на холме, в дверном проеме со свечой в руке возник молодой офицер, зашедший пожелать спокойной ночи.

— Настоятель часто путает посетителей, которые ему звонят? — почему-то вдруг спросил я.

— Это из-за этого гнусного телефона, — небрежно пояснил он. — Немецкие телефоны отвратительны, — и добавил: — Любопытно. Настоятелю, похоже, все время звонит этот Энтони. Интересно, кто бы это мог быть — если он есть, конечно… Что ж, спокойной ночи.

Мне тоже было интересно. Укрывшись одеялом, чувствуя восхитительное оцепенение сна, приближающегося ко мне сквозь шорохи дома и низкий шелест ветра и дождя, я внезапно подумал, что, возможно, майор Энтони — это призрак, обреченный по какой-то причине вечно стремиться на Патмос (который так или иначе символизирует нечто очень дорогое его сердцу).

Когда мы едем домой, закипает очередной шторм. Направляясь в гавань, проходим мимо жалкой дырявой лодки, полуголый владелец которой ставит ловушки на омаров. Бедняга даже не оборачивается в нашу сторону, когда поднятая нами волна начинает раскачивать его скорлупку. Сквозь залатанные лохмотья видно, как напрягаются тощие мускулы, когда он борется с волной. И все же он даже не оборачивается, чтобы обругать нас, — вот она, Греция, которую я снова люблю: голая нищета, предпочитающая радость бытия унижению, целомудрие и утонченные манеры жителей островов, распри и предательство горожан, бережливость и зависть мелких собственников. Я вижу таверны сих лавровыми венками, ягнят, вращающихся на вертеле на Пасху, бородатых героев, разбитые мраморные статуи.

К востоку от нас — Анатолия, чьи опаленные солнцем горы задумчиво покоятся под крыльями орлов, там пастух целый день бредет сквозь заросли из миртов и земляничных деревьев, усеянных кроваво-алыми каплями ягод. Когда-нибудь я смогу найти для всего этого единственно точные слова…

Время paсчитано до секунды; за нами грохочет надвигающийся шторм, перед нами мертвое спокойствие, залитое послеполуденным солнцем. С этой точки Родос выглядит невероятно романтично. Я думал именно о таком входе в гавань, когда писал: