Размышления о виселице

«Дни повешения» были в течение XVIII и первой половины XIX века равноценны народным празднествам и случались даже чаще, чем последние. А ремесленники, обязанные в назначенное время поставлять свой товар, не забывали предусматривать в соглашениях, что «если на этот срок будет приходиться день повешения, он останется нерабочим».

Символом виселицы было Тайбернское дерево. А сцены, которыми сопровождались публичные казни, представляли собой нечто большее, нежели своего рода национальное бесчестие: это были вспышки коллективного безумия, чей отдаленный отзвук можно услышать до сих пор, в моменты, когда объявление о казни вывешивается на дверях тюрьмы.

XIX век, однако же, продолжал свое шествие. Некоторые европейские страны отменили смертную казнь, в других она выходила из употребления. Но в Англии публичные повешения, хотя теперь они осуществлялись в ближайших окрестностях тюрем, оставались своего рода официально организованными шабашами ведьм. Сцены, которые можно было наблюдать тогда, обнаруживали черты невиданного возбуждения и насилия. Зрители устраивали драки друг с другом. Так, в 1807 году толпа в сорок тысяч человек, пришедших на казнь Холлоуэя и Хэггерти, была охвачена таким безумием, что, когда зрелище подошло к концу, на площадке осталось около ста трупов.

Вовсе не только одни представители низших классов испытывали подобное извращенное возбуждение: для зрителей из публики почище воздвигались помосты, точно так же, как сегодня это делается на футбольных матчах; балконы по соседству сдавались внаем за умопомрачительные цены; дамы из аристократии в черных полумасках становились в очередь, чтобы посетить камеру осужденного. Что же касается элегантной молодежи и настоящих любителей, они порою ехали через всю страну, чтобы присутствовать при какой-нибудь выдающейся экзекуции. А ведь все это имело место в чувствительную романтическую эпоху, когда дамы падали в обморок от малейшего волнения, а взрослые мужчины проливали потоки слез в объятиях друг друга.

Обреченных вешали в одиночку, иногда же — группами по двенадцать, шестнадцать и даже по двадцать человек. Часто приговоренные были пьяными; им ничуть не уступали палачи. Но, независимо от наличия и количества выпитого, палач часто не мог сохранить хладнокровие перед лицом взвинченной толпы и комкал свою работу. Нередки были случаи, когда приходилось повторять процедуру дважды или даже трижды. Иногда жертву приводили в себя, пуская у нее кровь из пяток, и затем вешали снова. В других случаях палач и его помощники должны были цепляться за ноги приговоренного, чтобы прибавить к его весу собственный. Случалось, что тело раздирали на части или отрывали голову. Неоднократно постановление о помиловании приходило тогда, когда на шее жертвы была уже закреплена веревка: тогда последнюю перерезали. Такой случай произошел с некоим Смитом, прозванным «недоповешенным»: он был на веревке в течение примерно четверти часа… Потом его препроводили в дом по соседству, где, благодаря кровопусканиям и другим процедурам, он быстро пришел в сознание.

Эти ужасы продолжались в течение всего XIX столетия. Все было устроено ненадежно, по-варварски, во всем случай играл значительную роль, из-за чего осужденные часто были еще живы через пятнадцать минут после начала процесса удушения; более того, приводят даже и такие вполне достоверные случаи, когда жертвы приходили в сознание на столе, где должно было осуществляться вскрытие. Других уже после снятия с виселицы друзья оживляли с помощью горячих ванн, кровопусканий, массажа позвоночника и т. д.

Вступая в дискуссию о смертной казни, нельзя набежать соприкосновения с этими отвратительным и подробностями технического порядка, необходимо точно знать, о чем идет речь. Ведь мы сталкиваемся с вопросом, затрагивающим не только отдаленное прошлое. Официальное лицемерие, своекорыстно используя то, что казни сейчас уже не осуществляются публично, утверждает, будто современная казнь на виселице — превосходно отработанная технология, будто казнь всегда осуществляется «быстро и без происшествий»; не иначе — и попреки истине — вынуждены поступать и директора тюрем. Но в Нюрнберге казнь военных преступников сопровождалась ужасающими инцидентами, а повешение миссис Томпсон, состоявшееся в 1923 году, была столь же отвратительным позорищем, как и те, о которых рассказывали газеты последнего столетия. Палач, казнивший эту женщину, через некоторое время пытался покончить с собой, а тюремный священник заявил, что «желание ее спасти, если понадобится — даже силой, было практически непреодолимо». Тем не менее, правительственные рупоры не перестают говорить нам, что все обстоит превосходно, а рупоры правительства — самые достопочтенные лица.