Размышления о войне и о книге В. Суворова «Ледокол»

Позднее сам Сталин признавался, что ночь с 29 на 30 июня была для него самой тяжёлой и памятной. Со слов Берии, переданных Хрущёвым в своих воспоминаниях, «Сталин при возвращении из наркомата был совершенно подавлен и сделал заявление, что началась война и развивается катастрофически. Ленин нам оставил пролетарское государство, а мы его просрали. После чего, якобы, объявил об отказе от руководства государством, сел в машину и уехал на ближнюю дачу. Через некоторое время после этого Берия посовещался с Молотовым, Кагановичем и Ворошиловым, и (как вспоминает Молотов, присутствовали при этом Маленков, Микоян и Вознесенский) они все решили поехать к нему на дачу, чтобы вернуть его к деятельности, использовать его имя и способности по организации обороны страны. Когда приехали к нему на дачу, то Берия по лицу Сталина увидел, что тот испугался, решив, что члены Политбюро приехали его арестовать за то, что он отказался от своей роли и ничего не предпринимает для организации отпора немецкому нашествию. Они начали Сталина убеждать, что страна огромная, что есть возможность организовать, мобилизовать промышленность и людей, сделать всё, чтобы поднять их против Гитлера. Сталин пришёл в себя, после чего распределили, кто, за что возьмётся по организации обороны, военной промышленности и прочего» [Хрущёв, 1999].

Каганович называет «прострацию» Сталина «клеветническими выдумками». Не будем возражать, но по воспоминаниям Молотова, находился он в эти дни «в сложном положении». Тут всё дело в терминах, как воспринималось состояние Сталина его верными соратниками. По воспоминаниям Молотова и Микояна, тогда же был создан ГКО и определён его первый состав из членов Политбюро. Однако, как бесстрастно фиксирует журнал посещений сталинского кабинета, его в эти дни в кремлёвском кабинете не было, соответственно и никого принимать 29 июня он не мог. Скорее всего, посещение Наркомата обороны Сталиным состоялось вечером 28 июня, и в воспоминания, написанные через много десятилетий его угасшими от старости верными соратниками, вкралась невольная ошибка. Два дня, 29 и 30 июня, Сталина в его кабинете не было, и на телефонные звонки членов Политбюро он не отвечал, и на дачу не могли дозвониться, что вызвало среди них тревогу и озабоченность.

К сожалению, мы уже никогда не узнаем, о чём думал Сталин в уединении 29–30 июня на даче в Кунцево, в самые тяжёлые и памятные дни, по его признанию, но понять и представить его психологическое состояние можно. А главное, мы теперь точно знаем по его делам, что он придумал в эти дни, чтобы выправить ситуацию на фронте и призвать свой народ на непримиримую борьбу с жестоким агрессором. 3 июля 1941 года вождь наконец-то обратился с речью к советским гражданам, несколько удивлённым его затянувшимся молчанием. Вот что пишет Пауль Карель в своей книге «Восточный фронт»: «“Где он?” – вопрошали русские. Вождь молчал. Он не появлялся на публике. Ни с кем не встречался. Даже не принял членов британской военной миссии, явившихся 27 июня, с тем чтобы предложить Советскому Союзу экономическую и военную помощь. Ходили самые невероятные слухи. Сталин свергнут, поскольку слишком доверился Гитлеру? Договорились до того, что он бежал из страны. Уехал в Турцию или Персию. Так или иначе, вождь не подавал признаков жизни» [Карель, 2003а, с. 42].