Размышления о жизни и счастье

«Широк человек, — сказал Достоевский, — надо бы сузить». Действительно, в повседневности человеку не нужна эта широта. Она мешает ему, и он ее боится. Он сознательно или бессознательно прячется за забор всяческих догм: морали, религии, долга. Ему необходимо обозримое поле, на котором он мог бы приложить свои силы. Ему нужны видимые цели, по преимуществу — благие. Он не желает думать, что эти цели могут обратиться в свою противоположность. Если бы он постоянно думал о законах диалектики, он перестал бы что-либо делать. Вот почему человек создает себе ограничения, в частности, религию. Считать себя Богом он не может, потому, что ему реально ничего не подвластно. Поэтому легче считать себя рабом, пылинкой в чьих-то неведомых руках. Тогда, по крайней мере, можно на кого-то свалить моральную ответственность за неудачи и злые дела: «Желал добра, да Бог рассудил иначе».

Можно сказать, что в поведении человека все одновременно и истинно, и ложно. Ему и свобода духа нужна и ограничения необходимы. Становится ясным, что если человек осознает в себе столь противоречивые начала и попытается строить на них свою практическую деятельность, он вообще ничего не совершит. Он даже не познает счастья ошибки, ибо ему не на чем будет ошибаться.

Вот почему нам необходимы пусть малые, но реальные задачи и огромная ответственность за них.

В жизни ничего не проходит бесследно, даже мысль. Что уж говорить о таких поворотных поступках, как женитьба, рождение ребенка… Последствия этих событий определяются уровнем нашей ответственности. Осознать, что твоя жизнь уже не принадлежит тебе, принять это с чувством радости — на это не всякий способен.

«Как же так? Я сам еще как следует не жил! — вопит в человеке эгоизм. — Обманули! Обделили! Кто это сделал? С кем сражаться?»

Это сделал Бог или, точнее, природа. Иначе говоря, ты сам, ибо ты ее малая часть. Но ни себе, ни природе физиономию не набьешь. Поэтому мы начинаем нескончаемый бой с ближними. Бой этот ведется в самых разнообразных формах: во встречах с другими женщинами, в тоске, в ссорах и взаимных обвинениях супругов. Ситуация древняя, как мир. Возможно ли разрешить ее без ущерба для окружающих? Только беспощадный самоанализ помогает сделать это. Но многим ли он по силам?

Найти свою стезю и стать кому-то нужным — вот и весь смысл жизни человека. Он в земных делах. Философия не может разрешить вечных вопросов, ее назначение ставить их. Эти вопросы решает сама жизнь, часто без всякой философии.

И в этом наше счастье.

26 ноября 1982 г.

О предсказании судьбы

Считается, что предсказывать судьбу неэтично. Этим занимаются цыганки, шарлатаны и святые. Однако в жизни бывает всякое.

В студенческие годы я знал одного художника. Собственно говоря, он тогда еще учился, но его работы убеждали окружающих, что он давно законченный художник, а его учеба — досадное недоразумение. Даже в учебных этюдах педагоги видели печать яркой индивидуальности, а потому стеснялись докучать ему излишними наставлениями. Был он тих и немногословен. Лицо его с кротким взглядом и жидкой бородкой наводило на мысль о Христе. Суждения его были всегда неожиданны и оригинальны, хотя он не заботился об этом. Все у него выходило как бы само собой. К его словам прислушивались не только студенты. Под благовидным предлогом приходили побеседовать с ним немолодые, тертые жизнью люди.

Виталий, так звали художника, был женат. Они с женой снимали маленькую комнатку на Петроградской стороне. Их семья была как-то изначально гармонична. Казалось, они растворились друг в друге, слова для общения им были просто не нужны. Я видел, что они чутьем понимают друг друга, и эта таинственная связь была для меня загадкой. Мне казалось, что они ведают тайну тихого счастья и берегут эту тайну от посторонних. Я, не знавший с детства душевного покоя, старался в нее проникнуть и в наивном нетерпении задавал Виталию путаные вопросы о том, что нужно знать, чтобы так жить с женой.

Христоподобный художник, знающий, казалось бы, о жизни все, смотрел на меня с тихой улыбкой и ничего не отвечал.

Это было в те времена, когда «в железном занавесе» появились первые щели и к нам стали проникать сведения о современных западных художниках. Мы листали журналы с работами Мондреана, Брака, Миро, бегали на третий этаж Эрмитажа, где появились, наконец, вынутые из подвалов постмодернисты, спорили, как надо произносить — Пик^ассо или Пикасс^о?

Знакомство с Сальвадором Дали многих повергло в шок, потом пришло потрясение от Филонова. Молодые художники дружно ударились в левачество и запрезирали всю классику, исключая разве что Босха. Пришла мода и на абстракционизм.