Размышления перед казнью

формировал меня об обстановке, затем я переговорил по телефону с генералом Венком (тем временем он уже опять перенес свой командный пункт, а потом Йодль доложил мою оценку обстановки фюреру). Генералу Венку с его наступающей на Потсдам группой удалось (пусть и на очень узком участке фронта, подобном острому клину) пробиться до озер южнее города. Однако у него не было резервов и дальнейшей ударной силы, ибо более крупные части его армии оказались связанными постоянно усиливавшимися боями за переправы через Эльбу севернее Виттенберга, и он не мог их высвободить для наступления на Берлин и взаимодействия с 9-й армией, состоявшей из остатков войск. Для выполнения обеих этих задач 12-я армия была слишком слаба.

В этой обстановке я уполномочил генерала Венка, учитывая прежде всего опасность на линии фронта у Эльбы, выделить и высвободить по меньшей мере одну дивизию для решения главной задачи — наступления в направлении на Берлин — и, сославшись на меня, доложить это решение фюреру.

Когда я около полудня, возвращаясь, хотел проехать через небольшой городок [Ратенов], примерно на полпути между Бранденбургом и Науэном, мне преградили путь собственные войска: на этот населенный пункт наступают русские, и он находится под вражеским огнем. Поскольку никакого шума боя слышно не было, я проехал по совершенно пустой дороге прямо в него. На рыночной площади рота «фольксштурма» [ополчение] вырыла окоп глубиной в метр и заняла его: поле обстрела было всего каких-то 100 метров до противоположных домов. О каком-либо противнике ничего не было известно, хотя атака на город и ожидалась. Я объяснил командиру роты, насколько бессмысленны его меры, велел собрать всю роту, произнес краткое обращение и приказал ему провести меня к коменданту города.

По пути туда я видел в разных местах орудия всевозможного рода (полевые гаубицы, пехотные орудия, 37-миллиметровые противотанковые пушки), расставленные во дворах и замаскированные от обнаружения с воздуха, тягачи, а также солдат, толпившихся без дела. Одиночные выстрелы вражеских батарей казались нацеленными на окраины.

Я застал коменданта в отдаленно стоявшем доме; он как раз отдавал приказ собравшимся вокруг него 10—12 офицерам.

Один из них был кадровый саперный офицер, которого мое неожиданное появление не только удивило, но и повергло в смятение. Он доложил, что приказал только что отходить с моста на восточной окраине, так как враг собирается атаковать город. Я заорал на него: вы что, спятили? Удирать от нескольких выстрелов дальнобойных орудий? Где это он увидел противника? Где собственный командный пункт, что докладывают, выслана ли разведка боем и куда делись орудия, стоявшие во дворах? Я выгнал всю эту гоп-компанию из дома, дошел с ними до восточной окраины, где якобы должен был атаковать враг. Ничего подобного видно не было, только рвались одиночные снаряды. Под моим надзором был дан приказ обороняться, орудия поставлены на позиции, майор отправился на свой командный пункт, откуда мог наблюдать широкую открытую равнину, на которой не было видно никакого противника⁵⁴⁰.

Я предупредил его, что сдача города может стоить ему головы, и сказал: на следующий день приеду снова и надеюсь увидеть хорошо организованную оборону. Он обязан через связного мотоциклиста немедленно доложить генералу Хольсте о моем вмешательстве и полученных приказах. От этого «храбреца»-коменданта я поехал по улице, предназначавшейся им для отступления, и увидел там километровые колонны отходивших подразделений разного рода и обозы, длиннейшие колонны автомашин, доверху нагруженных винтовками, пулеметами, боеприпасами и т.п.; командовали несколько пожилых офицеров полевой жандармерии. Город этот, ввиду расположенных к востоку от него торфяных Хавельских болот и полностью открытой местности, серьезно атаковать с востока было излишне до тех пор, пока он не обойден с севера. Однако через него восточнее Эльбы шла связь с соприкасавшимися с севера частями корпуса Хольсте и с группой армий Хайнрици. До 29.4 Хольсте ежедневно докладывал: все попытки врага атаковать Ратенов отбиты. О дальнейшем ходе событий там я не информирован.

К концу дня я вернулся в наш лагерь Ной-Роофен и стал опять готовить мой полет в Берлин следующей ночью. Поскольку Йодль по телефону уже проинформировал фюрера, я решил насчет своего вылета в Берлин ему лично не звонить. Однако, как выяснилось, из Имперской канцелярии мне садиться на аэродром Гатов запретили, так как он уже находился под артиллерийским обстрелом противника.