Размышления странника (сборник)

Набирающий силу процесс глобализации обостряет проблему сохранения национальной самобытности. И здесь, по моему убеждению, человечество должно избрать не принцип унификации, поголовного навязывания всем неких универсальных, проще говоря — западных стандартов, а принцип симфонизма, при котором культура каждого народа сохраняет собственное неповторимое звучание, словно музыкальный инструмент в гармонично слаженном оркестре.

Я рад, что у россиян теперь больше возможностей воочию увидеть это «единство в многообразии», которое и составляет главную красоту нашей планеты.

Это не означает, что задача журналиста-международника в наши дни упростилась. Сколько бы сегодняшние собственники СМИ ни твердили, что не вмешиваются в творческий процесс, они имеют даже более жесткие рычаги воздействия на авторов, чем когда-то секретари парткомов по пропаганде.

Вторая опасность — «цензура рейтинга». Чем больше читателей, зрителей, слушателей удалось привлечь, тем выше тарифы за рекламные вставки в данный материал. Стало быть, тем больше прибыли достается владельцам СМИ. А человеческая натура легче всего поддается низменным инстинктам. Поэтому насилие, секс, частная жизнь звезд шоу-бизнеса доминируют на телеэкранах и в бульварной прессе.

В этих условиях особенно важна, жизненно необходима просветительская, воспитательная роль серьезной, качественной журналистики. Именно она призвана воспитывать вкусы людей, расширять их кругозор, стимулировать интерес к познанию окружающего мира. То есть тянуть вверх планку духовных запросов.

«Китайская грамота» — ключ к успеху

Убежден, что ключом к успеху в журналистике в моем случае послужило знание восточных языков, философии и культуры, что стало основой моей профессиональной компетентности. Выучить китайский, а потом, когда мне было уже за тридцать, взяться за японский, было чертовски трудно. Зато в этих двух странах мне не только не мешал языковый барьер, но, что неизмеримо важнее, очень помогал языковый мост. Достаточно было прочесть иероглифическую надпись на картине или на вазе, процитировать, к месту или не к месту, древнего философа или поэта, чтобы разом расположить к себе собеседника, вызвать у него интерес и симпатию к «необычному иностранцу».

Ведь попасть в Китай — значит не просто оказаться в зарубежной стране. Это равносильно перемещению в иной мир, в царство загадочных знаков и неведомых символов. В Европе и Америке, даже не зная языка, всегда догадаешься, какая дверь общественного туалета предназначена для мужчин, какая — для женщин. Как же быть, если надпись сделана иероглифами?

В любой стране ключом к пониманию души народа может служить прикладное искусство. Но в Поднебесной перед иностранцем тут же возникает некий иероглифический барьер, система художественных образов, доступная лишь посвященным.

Например, каждое из времен года китайцы привыкли связывать с определенным цветком. Пион символизирует весну, лотос — лето, хризантема — осень, слива — зиму. Причем каждый из этих цветков метафорически соответствует определенному периоду человеческой жизни, служит воплощением определенных образов.

Весенний пион — это символ любви, семейного счастья. Поэтому он обычно красуется на подарках для молодоженов. Лотос считается символом душевной чистоты, милосердия. Этот летний цветок воплощает слова Будды о том, что даже среди болотной грязи можно оставаться незапятнанно чистым. Осенняя хризантема, расцветающая вопреки инею, олицетворяет душевный покой и стойкость — качества, особенно ценимые на закате жизни. Наконец, слива, расцветающая в Новый год по лунному календарю, символизирует наиболее важную для китайцев черту их национального характера — жизнерадостность среди невзгод.

После вторжения японских войск в 1937 году китайские летчики рисовали цветы сливы на крыльях полученных из СССР истребителей. Это выражало ту же мысль, что у нас в 1941-м слова: «Будет и на нашей улице праздник!» Конечно, четыре перечисленных художественных образа — лишь первые строчки эстетического букваря. Но даже они помогут понять смысл многих произведений китайского прикладного искусства.

В первый год своей работы в Пекине я объяснял все это нашему дипломату и его супруге — пышной даме бальзаковского возраста. Мы сидели под платаном в уличной харчевне. А с ветвей свешивались бумажные ленты с надписями, восхвалявшими здешнюю лапшу.

— Как я завидую вам, Всеволод, что вы освоили эту китайскую грамоту, — кокетливо говорила мне дородная соотечественница. — Я порой глаз не могу оторвать от иероглифов. В каждом из них столько гармонии, столько эстетики. Кстати, попросите, пожалуйста, хозяина отрезать мне на память вот этот иероглиф. И пожалуй, еще вот этот…