Размышляя о Брюсе Кеннеди

Она невольно вспомнила Лауру, которая однажды закрутила с певцом малоизвестной группки, которую пригласили на пятидесятилетие Симона. Ой какой мужик, так она тогда сказала, стоило певцу в черных кожаных брюках с заниженной талией и с колечками в каждом ухе подмигнуть ей прямо от микрофонной стойки. Он был лет на пятнадцать моложе, и в этом смысле победа заслуживала называться необычайной. Однако Мириам не могла отделаться от ощущения, что певец просто взял привычку подмигивать немолодым женам именинников, считал невежливым не делать этого, как невозможно отказаться, когда тебя угощают шарлоткой, приготовленной хозяйкой.

Да, но почему Лаура сказала тогда «ой какой мужик»? Фраза прозвучала раскованно, но Мириам показалась неестественной и выпендрежной, она и раньше считала выпендрежем, когда родители подружек танцевали среди молодежи на школьных вечеринках.

Отгадай с трех раз.

Она вспомнила Ивонну. У той была интрижка с одним детским писателем, который обещал ей, что она получит заказ на оформление его следующей книжки. Физически писатель мало что собой представлял — бледная, в пятнах кожа, висевшая на нем как растянутый свитер, весь какой-то пергаментно-желтый, иссохший, что нередко бывает у фанатичных поклонников природы: вроде бы здоровый, но занудливый. Пример здоровья как такового, здоровья самодостаточного, вроде девственного леса в местах, где люди не живут.

Так знаешь кто? Я все поняла в самый первый момент. Когда он улыбнулся мне в зале, возле жаровни с яичницей.

Справа от дороги из ночи выросло нечто огромное, черное — лишь после следующего поворота она разглядела быка, быка хереса «Осборн», на сей раз с оборотной стороны. Фары осветили металлические конструкции, поддерживавшие сооружение. Несмотря на темноту кругом и пустоту природы, в нем было меньше угрозы, чем в первый раз, при дневном свете и с лицевой стороны.

Ей будто позволили заглянуть за кулисы. И там тоже текут трубы и краны. Она вспомнила Бена, как десять с лишним лет назад они вместе ездили в Америку. Первое большое совместное путешествие — и последнее, но тогда они этого еще не знали. Они начали в Лос-Анджелесе, где взяли напрокат машину. За шесть недель им предстояло проехать через Лас-Вегас и Большой каньон, Юту (там Бену хотелось побывать в местах, где проходили съемки классических вестернов), Колорадо, Вайоминг, Монтану и Орегон, а потом по шоссе 1 вдоль Тихоокеанского побережья через Сан-Франциско вернуться до Лос-Анджелеса.

— Все становится ясно, как только съездишь с мужчиной в отпуск, — сказала Лаура. — Вы едете на шесть недель, но это не важно. Все становится ясно уже на следующий день. Здесь та же история, что и с кино. Через десять минут уже более или менее ясно, стоит смотреть дальше или нет. Остаться или уйти.

Еще она что-то рассказала о «помолвке», которая была еще до Симона, и как она на три дня ездила на Терсхеллинг .[93]

— Мне все стало ясно, уже когда мы сходили с пароходика, — продолжила она. — Ну, определенную роль сыграло и то, что мы находились на острове, откуда не уедешь. Это были три самых длинных дня в моей жизни.

Америка не остров, но она очень далеко, размышляла Мириам, когда они в первый день мчались по пустыне из Лос-Анджелеса в Лас-Вегас на арендованном белом «шевроле». Из машины особо не выйдешь — слишком жарко, нескончаемо тянулись товарные поезда, подрагивая в застывшем воздухе, они медленно ползли среди чертополоха и кактусов. Отлет был обозначен в билетах фиксированной датой через шесть недель, которую не изменить, и это лишь усиливало «островное чувство».

В Амстердаме Бену и Мириам довелось до тех пор провести вместе самое большее несколько дней и ночей. Они подыскивали дом, достаточно большой для них двоих, но не слишком всерьез, скорее прикидывая на будущее. Вообще-то обоих устраивала романтика нынешних отношений, свидания на улице и в конце концов обязательный вопрос «ну, куда пойдем — к тебе или ко мне?», будто каждый вечер они встречались впервые и пытались кадриться.

Америка, задуманная как приключенческая поездка, впервые столкнула их с реальностями быта. Дело было не в конкретных вещах, действовавших Мириам на нервы, — не в не смытых после бритья волосках в раковине, не в громкой отрыжке в восемь утра, не в бесцеремонных манипуляциях с зубочисткой или зубной нитью, даже не в испорченном воздухе. Нет, речь шла о чем-то трудно уловимом, чему она поначалу не могла подобрать название.

В течение всей поездки по Америке Бена не покидало ощущение неловкости и постоянное желание противопоставить свое существование окружавшему его огромному американскому миру. Начиналось все утром, за завтраком, который вызывал у него массу придирок: здоровенные порции яичницы с салом, невероятных размеров блины, намазанные сливочным маслом, озера жиденького кофе.

— Неудивительно, что все они тут весят по два центнера, — ворчал он.