Разнообразие человеческих миров

Еще старым психиатрам был известен следующий феномен: в руки больному клали гири весом в 1 кг, но совершенно разных размеров, и он сообщал, что вес гирь одинаков, в то время как здоровые, поддаваясь иллюзии, часто ошибались.

Против понимания шизофренических проявлений исключительно как минусов и недостатков выступал гейдельбергский психиатр Груле. Нормативный подход, при котором за эталон принимается жизнь так называемых «здоровых людей», ставит больных в положение неполноценных. Такой подход сужает перспективу видения. «Крепелин, по мнению Груле, слишком был заражен именно этим нормативным подходом к больным. Меньше этики, больше антропологии, меньше интересоваться тем, что должно бы быть, и больше тем, что есть. Такова позиция Груле» /123, с. 28/.

Груле отмечал: «Мы имеем у схизофреника не то, что мы имеем у здорового, а нечто другое; но «другое» не обязательно есть минус. Этой предвзятости следует избегать насколько возможно» /123, с. 25/. Таким образом, Груле предлагал подходить к пониманию шизофрении как к «другой» жизни, представленной во всем ее качественном своеобразии, а не только с точки зрения того, чего ей не хватает, чтобы стать жизнью нормальных» людей. Он считал бесплодным говорить о разрыве ассоциативных связей, поскольку ассоциативная психология недостаточна для того, чтобы охватить проблемы мышления в целом. Груле подчеркивал., что «схизис надо понимать не в смысле расщепления ассоциаций («не в виде отрыва этикетки от коробки»), а в смысле изменения движущих мотивов личности, т. е. в плоскости системы ценностей» /123, с. 30/. При этом Груле говорит не о деструкции мотивации, а о «переслоении» мотивов.

Возможно, мысли Груле с рядом оговорок можно выразить так: шизофреник — это человек с иной системой ценностей и иным механизмом мотивации. Гуле допускает, что «речь у схизофреника потенциально сохранена; схизофреник говорит не так, как нормальный человек, не потому, что не может говорить нормально, а потому, что не хочет, не желает этого, потому что сложный комплекс его переживаний и установок побуждает его к этому» /123, с. 26/.

Груле, рассуждая о шизофренических расстройствах, приближается к экзистенциально-гуманистическому подходу к шизофрении как иному способу бытия человека в мире. Рассмотрим один из вариантов этого подхода. Если здравомыслию и практичности не придавать значения решающего критерия, то некоторые шизофренические миры оказываются более глубокими и подлинными, чем мир обычного человека. Здоровый человек может оказаться бездарностью и преступником, а больной — гением и святым. В конце концов людей будет интересовать то, что тот или иной человек оставил после себя в культуре, и гораздо меньше то, какой диагноз стоял в его медицинской карте. Известно, что многие фундаментальные открытия и творческие прорывы принадлежат шизофреническим людям. Более того, своими достижениями эти люди во многом обязаны не только своим талантам, но и креативным особенностям шизофренического мышления и чувствования. Полифонист в отличие от шизоида менее связан внутренней необходимостью выстраивать систему знания и мировоззрения, сознательно или бессознательно разрушает эту систему — и потому его мышление бывает даже более оригинальным и свободным, чем шизоидное. Если с помощью еще неизвестного нам лечения уничтожить эти особенности, то одновременно исчезнет незаурядный творческий потенциал шизофренических людей. Поэтому оптимальной стратегией представляется борьба с шизофреническим страданием при сохранении полифонических творческих особенностей. Абсолютное искоренение шизофрении сделает мир более плоским и банальным.

А. Кемпинский /67/ отмечает, что многие больные шизофренией мало способны к лицемерию, социальным ролям. В больных меньше корысти, ложного честолюбия, социальной суеты, чем в здоровых. Как пишет Кемпинский, «царство шизофреническое "не от мира сего"». Он трактует шизофренический психоз как прорыв к свободе, сбрасывание внешних оков, но, к сожалению, нередко больной становится пленником чувств, стремлений, образов, вырвавшихся из глубин потаенного, не справляется с ними, и освободительный пожар превращается в концлагерь, а затем в пепелище.