Разноцветные “белые вороны”

Как и вообще демонстративность, это частное ее проявление не бывает у детей–невротиков патологической доминантой. Соответственно, и заниматься шутовством, то есть давать этюды на шутовское поведение, нужно минимально. Патологическая доминанта в таких случаях — это жажда лидерства, которая сопряжена с застенчивостью, проявляющейся парадоксальным образом (да–да, такие дети часто бывают глубинно застенчивы!), заниженной самооценкой и нередко ревностью — к другим братьям и сестрам, к матери или отцу, к детям, которых ставят им в пример, даже… к животным. Получив «площадку» для самоутверждения, обязательно связанную с юмористическими наклонностями ребенка, невротик довольно быстро гармонизируется.

Сложнее обстоит дело с детским шутовством иного происхождения — с тем, что в психиатрии принято называть дурашливостью.

Человеку несведущему или не очень наблюдательному может показаться, что дурашливость и невротическое паясничанье — это одно и то же. Нет, сходство здесь чисто формальное. А вот разница существенная.

Прежде всего, дурашливость непроизвольна. Если невротик, пусть неуклюже и не к месту, но пытается насмешить окружающих, то дети, страдающие дурашливым поведением (диагнозы могут быть разные, скажем только, что эти заболевания, как правило, глубокого органического происхождения), вовсе не ставят перед собой такой цели. Они ни над кем не издеваются, просто смеются к месту и не к месту — к сожалению, гораздо чаще последнее. У таких детей, наоборот, снижено или вовсе отсутствует чувство юмора. Они хихикают, а то и хохочут во весь голос не потому, что им смешно. Просто это некий симптом, который может свидетельствовать о повышенном возбуждении. А оно, в свою очередь, может быть следствием чего угодно — как радости, так и ужаса.

И с такими детьми нужно целенаправленно работать, стараясь приучить их к правильным моделям поведения. Дело это сложное, небыстрое и требует огромного запаса терпения. Дурашливым детям трудно посмотреть на себя со стороны и еще труднее контролировать свое поведение — даже тогда, когда они начинают понимать, что ведут себя недолжным образом. Но, вводя такого ребенка в рамки общепринятого поведения, крайне важно — для равновесия — повышать его самооценку, которая может страдать от постоянных указаний на поведенческие недостатки.

Наш опыт показывает: когда упорно р аботаешь с подобными детьми, не надеясь на скорые перемены, — результаты как раз могут превзойти все ожидания.

Шестилетний Эдик реагировал на все так неадекватно, что вообще было непонятно, доходит ли до него смысл наших слов. Спросишь: «Как тебя зовут?» — смеется. Скажешь: «Подойди ко мне!» — подойдет, но опять смеется. А уж когда прячется за ширмой, чтобы показать какой–нибудь этюд, буквально давится смехом.

И только по каким–то редким и коротким проблескам можно было догадаться, что за этой пугающей дурашливостью все же скрывается нормальный интеллект. (Дурашливость может сопутствовать и слабоумию, но мы такими детьми не занимаемся.)

К счастью, у Эдика была не только любящая, но и очень умная, энергичная мать.

Мы сосредоточили усилия на том, чтобы донести до мальчика всю нелепость, несуразность его поведения. Конечно, не унижая его. И тут нас, как всегда, выручила перчаточная собака. Это она, а не Эдик, то и дело хихикала в самое неподходящее время и в самых неподходящих местах. Сначала казалось, что до Эдика ничего не доходит, что он не делает переноса, не соотносит свое поведение с поведением собаки. Потом стало понятно, что перенос он все–таки делает, но справиться с собой не в состоянии. Как люди, которые слышат, что поют фальшиво, и все равно не могут правильно воспроизвести мелодию. К концу первого цикла занятий мы были в некоторой растерянности: стоит ли продолжать?

Но, посмотрев на Эдика через три месяца (все это время мама продолжала заниматься с ним по специально составленной нами программе), мы с удивлением обнаружили, что он как–то посерьезнел и организовался. Поэтому решили рискнуть — привлечь его к участию в лечебном спектакле.

Здесь мы снова сконцентрировались на дурашливости. Достаточно сказать, что персонажа, которого играл Эдик, так и звали: Хо–Хо. Эта черта была доведена в пьесе до гротеска. Работать с Эдиком на этом этапе было невероятно сложно, но опять огромную часть работы взяла на себя мама. В результате он вполне прилично сыграл свою роль, смеялся только там, где было положено по сюжету, а остальное время спокойно слушал реплики других артистов, участвовал в массовках, ни к кому не лез и на большинство зрителей произвел впечатление достаточно благополучного (психически) ребенка.

Научившись сдерживаться, он научился и концентрировать внимание, быстро освоил чтение и счет, хотя до этого мама с ним билась полтора года и все безрезультатно. Короче говоря, в семь лет Эдик пошел в школу. Конечно, проблем у него оставалось более чем достаточно, но их можно было решать «в рабочем порядке».

Вот несколько этюдов, которые стоит использовать в случаях, в той или иной степени похожих на случай Эдика.