Разноцветные глаза (сборник)

Так Левач начал учиться читать, считать, а понемногу – и латыни. За это время Максим Терентьевич Суворов (так звали учителя) на их глазах лишился последних волос. Лоб его от какого-то внутреннего напряжения сморщился, будто чулок, а кожа настолько истончилась, что голубой цвет глаз просвечивал сквозь опущенные веки. Во время уроков можно было разглядеть, как у него за щеками шевелится язык красного цвета и как на переменах этот язык дрожит от ветра, что бушевал во рту русского, но не достигал его учеников.

«Мы все между молотом и наковальней и перченый хлеб месим», – говорил он детям на непонятном полусербском языке, который считался языком его императора. Только на уроках латыни чужеземец ненадолго преодолевал страх и с вдохновением учил их искусству запоминания, мнемотехнике, разработанной на примерах из речей Демосфена и Цицерона; он излагал ее по тетрадке, на которой они украдкой прочитали название: «Ad Herennium»[38]. Чтобы запомнить текст, нужно было, как советовал русский учитель, вызвать в памяти фасад какого-нибудь дома, мимо которого часто ходишь и который тебе хорошо знаком. После чего следовало представить себе, будто по очереди открываешь каждую дверь и каждое окно этого здания и в каждый проем или бойницу произносишь одну из длинных фраз Цицерона. Таким образом, мысленно обойдя все здание и в каждое окно или дверь проговорив по фразе, запоминаешь всю речь и можешь без всякого труда повторить ее.

Так ученики белградской русской школы целиком выучили речь Цицерона «In Catilinam»[39]. Они начали обходить митрополичий дворец, который как раз строился тогда в Белграде и в котором было больше сорока помещений. В это здание Кузма Левач и его товарищи произносили – день за днем и неделя за неделей, каждое утро направляясь в школу и каждый вечер мысленно обходя его перед сном, – в окна, в арки, в замочные скважины, в бойницы, в церковные канцелярии, кабинеты, залы, рабочие помещения, трапезные, библиотеки – по фразе из речи Цицерона: «В самом деле, Катилина, что тебя еще может радовать в этом городе?» Проходя мимо архива, у которого было два разных замка, так что он запирался или только снаружи, или только изнутри, минуя опочивальню митрополита, выходящую на запад, и покои его свиты и гостей, глядящие на восток (чтобы младшие просыпались раньше старших), мальчики декламировали: «В какой стране мы находимся? В каком городе живем? Что за государство у нас? Здесь, среди нас, отцы-сенаторы, находятся те, кто помышляет о всеобщей гибели, об уничтожении этого города…» И так понемногу и незаметно речь врезалась в память. «…Quid enim mali aut sceleris fingi aut cogitari potest, quod non ille conceperit?..[40] Наследие свое промотали, владения свои перезаложили, денег у них уже давно нет, а с недавних пор – и веры, но при всем том остается у них та же похоть, как и тогда, когда они были богатыми…» Строительство не было еще завершено, и дворец заселялся крыло за крылом, так что через окна и распахнутые двери было видно, что комнаты украшены деревянными светильниками и обоями всех цветов. Личные покои митрополита были зелеными, один кабинет – красным, другой – тоже зеленым, но иного оттенка. У стражей были комнаты, в которых можно было спать при свете негасимой лампады. «Далеко ли от темницы и оков должен быть тот, кто сам себя считает достойным заключения?» – кричали мальчики в бойницы. «К чему ждать тебе их приговора, если их воля выражена молчанием?..» Часть помещений уже была обставлена мебелью, в основном прибывшей по Дунаю из Вены. Высокие своды хранили глубоко на дне комнат великолепную утварь: камины и печи с изразцами, на которых были изображены цветы, бархат и парчу, шелковые чулки, посуду из карлсбадского, венского и английского фарфора, серебряные столовые приборы из Лейпцига, сервизы из чешского хрусталя и полированного цветного стекла, светильники и зеркала из Венеции, часы с музыкой… «Поэтому уйди и избавь меня от этого страха: чтобы он меня не мучил, если он истинный, и чтобы я наконец перестал бояться, если он ложный», – декламировали мальчики латинские фразы, учение подходило к концу, и казалось, что их русский наставник скоро обрушится внутрь себя самого, как те монастыри, что они видели вокруг Белграда, опустевшие, с проросшими сквозь развалины деревьями. Когда учение и в самом деле закончилось и русский учитель опять уехал в Срем, Левач продолжил образование в австрийском военно-инженерном училище для унтер-офицеров.