Разные дни войны. Дневник писателя. 1941 год

Не желая задавать никчемные вопросы и вообще путаться под ногами, я улегся на свой диван в кают-компании, чувствуя, что лодка стопорит ход и производит какие-то эволюции. Потом в каюту ввалился усталый Поляков, сел, положил руки на стол, а голову на руки, потом залпом выпил два стакана компота, потом стакан чаю, потом расстегнул китель, с облегчением сказал: «Готово, заминировали» – и, чуть не задремав тут же, за столом, пошел спать.

Штурман лодки Быков, совсем молодой парень с круглым краснощеким лицом, сидя в своей штурманской кабине, вычислял обратный курс. Я с облегчением думал о том, что теперь нам остается только вернуться в Севастополь. Но вскоре подошел Стршельницкий и сказал мне, что неожиданно получена шифрованная радиограмма, чтобы мы задержались еще на сутки у этих берегов. Грешным делом, меня это не особенно обрадовало.

Я могу вспомнить по дням почти всю свою жизнь на фронте, но когда я мысленно возвращаюсь к плаванию на подводной лодке, то дни и ночи были там так перепутаны, что вспоминается все вместе. Я ел, спал, получал информацию о ходе нашего плавания и в один из дней сочинил для боевого листка стихи о нашей А-4.

Стршельницкий в свободное от вахты время написал мне ответные шуточные стихи, в которых проезжался на мой счет. Дело в том, что я во время плавания как-то сварил на камбузе огромную кастрюлю кофе по собственному рецепту, бухнув туда, кроме большого количества сахара, еще почти целую бутылку коньяка, прихваченного мной на лодку. Я уверял при этом, основываясь на собственном опыте, что от черного кофе с коньяком вылетает из головы сон. После этого, в одну из ночей, разрешив мне подняться наверх, на мостик, Поляков показал мне на круглое стекло телеграфа, наклоняясь над которым стоят командиры на вахте. Это стекло все полопалось – в него ударил осколок снаряда во время предыдущего плавания. Но Поляков с абсолютной серьезностью уверял меня, что трещины на стекле образовались оттого, что он после моего кофе всю вахту клевал носом. Над этой историей и подтрунивал Стршельницкий в своих стихах. Прошли еще сутки. Не знаю, где точно мы находились в это время. Шли, кажется, каким-то ломаным курсом и теперь были в открытом море. Было ясное утро, прекрасная видимость. Лодка всплыла и шла в надводном положении. Вдруг матрос, стоявший у зенитного пулемета, повернулся к Полякову и сказал:

– Корабль!

Поляков взял бинокль и долго смотрел. Потом крикнул резким голосом:

– Срочное погружение! – и щелкнул ручкой телеграфа.

Я, скользя по поручням, ссыпался вниз, в люк, а вслед за мной и другие. Через пятьдесят секунд лодки уже не было на поверхности.

Мне разрешили остаться на центральном посту, рядом с перископом, к которому буквально прилип Поляков. Закинув руку за поручень перископа так, как закидывают ее, когда плывут кролем, и наваливаясь плечом, он поворачивал перископ то влево, то вправо. Одна за другой следовали команды: «Прибавить ход! Еще! Еще!» Корабль еще оставался в пределах видимости, но, как вскоре выяснилось, то ли заметив нас, то ли по случайному совпадению он шел не встречным и не пересекающим курсом, а прямо от нас. И постепенно его становилось все хуже и хуже видно в перископ. Должно быть, его надводный ход был больше нашего подводного.

– Товарищ командир! – вдруг азартно сказал Стршельницкий Полякову. – Я ведь все-таки бывший флагманский артиллерист бригады. Давайте всплывем. Немножко поднагоним их и распатроним из артиллерии.

Поляков кивнул и отдал приказ к всплытию.

Когда лодка всплыла и мы поднялись на мостик, кругом была только вода. Неприятельский корабль исчез. Было только известно, каким курсом идти. Лодка стала развивать предельную скорость. Наконец в бинокль снова стал виден дымок на горизонте. Я спросил Стршельницкого, какая между нами дистанция. Он сказал, что миль семь.

Мы продолжали идти вслед за кораблем, но нагоняли его очень медленно. Погоня продолжалась уже около двух часов, а мы сблизились всего на полторы мили.

– Мы его так и до Румынии не догоним, – сказал Стршельницкий. – Товарищ командир, может, стрельнем, а?

– Далеко, – сказал Поляков. – Не попадем. Но давайте попробуем, все равно не догоним.

Стршельницкий звонким голосом подал расчету команду:

– К орудию!

Расчет занял свои места.

На горизонте теперь был виден уже не только дымок, но и удлиненная вверх черная точка – возвышавшийся над водой корпус судна. Стршельницкий произвел расчеты и каким-то особенным, торжественным, мальчишески задорным голосом крикнул:

– Прицел четыре! По вражескому судну – огонь!

Раздался выстрел, и впереди мостика все заволокло дымом.

Когда дым рассеялся, на горизонте по-прежнему была видна дымящаяся черная точка. Потом, примерно через полминуты, немного левее нее над морем поднялся высокий водяной столб.

– Два вправо. Огонь! – скомандовал Стршельницкий. Снова выстрел, снова рассеивающийся перед мостиком дым.