Разные дни войны (Дневник писателя)

Перечитывая эту запись, я остановился здесь и подумал, что подробное описание того, как мы с Альпертом и Войковым добирались до Рыбника, а потом выбирались из него, пожалуй, принадлежит к числу тех малосущественных подробностей нашей корреспондентской жизни, которую я взял за правило сокращать.

Но потом решил в данном случае не делать этого — пусть наша неудачная во всех отношениях поездка предстанет перед глазами читателя именно такой, какой она вышла.

За войну таких неудачных поездок у меня накопилось не одна и не две, да и у моих товарищей по работе, наверное, тоже. Поездки эти были не слишком существенной, но неотделимой от целого частью нашей жизни на войне. Да и вообще в моей памяти, как и в памяти других корреспондентов, война — это наполовину дорога. Из наших корреспонденции эта дорога чаще всего выпадала, но в памяти оставалась.

В одних случаях эта дорога оказывалась совершенно безопасной, хотя поначалу, отправляясь в нее, мы ждали опасностей; в других случаях, наоборот, опасности подстерегали нас в дороге там, где мы их никак не ожидали.

Ох уж эти стыки между фронтами и армиями, на которых даже вдали от передовой всякие неожиданности подстерегали одиночную машину корреспондента, уехавшего от одних и еще не доехавшего до других, порой плохо знавшего обстановку, а иногда и неосведомленного о последних переменах в ней.

Помогая в работе над тремя томами воспоминаний о погибших журналистах «В редакцию не вернулся» их самоотверженному составителю, покойному ныне Петру Дмитриевичу Корзинкину, тоже в прошлом военному корреспонденту «Красной звезды», я убедился, что чуть ли не треть наших товарищей погибла на дорогах или летя на фронт, или возвращаясь с него, или перебираясь с места на место. Сгорели в воздухе, разбились при посадке, взлетели на мине, попали на открытом месте под бомбежку или случайный снаряд, нарвались на бандеровцев или наскочили на группу отступающих немцев, которых и было–то всего несколько человек…

Время шло, на спидометры накручивались новые десятки тысяч километров, и все обходилось благополучно. Но к концу войны я чем дальше, тем больше боялся пустых дорог, на которых вдруг почему–то не видно ни одной машины, кроле твоей.

Возвращаюсь к дневнику.

…Выбравшись на верную дорогу, я уже через полчаса сидел у Москаленко на его наблюдательном пункте, в маленьком домике, метрах в пятистах от железнодорожного полотна.

Москаленко сказал мне, что к Одеру мы ни за вчера, ни за сегодня по–прежнему еще не вышли, хотя на одном участке находимся уже всего в трех километрах от него.

— Вот смотрите, — Москаленко показал на карту, — как они нас облепили со всех сторон. Мы вот, видите, куда полезли, а они нас облепили. Тут их 8–я танковая, тут 16–я, тут 19–я, тут пехотные… Куда ни повернешься, всюду уже облепили.

— Как вы думаете, они будут удерживать этот свой плацдарм за Одером? спросил я про немцев.

— И да и нет, — сказал Москаленко. — В конечном счете, основная оборона проходит у них по тому берегу. Но они постараются подольше продержать нас вдали от реки, чтобы мы ее не видели, чтобы не могли готовить через нее переправы с полным знанием места и всех привходящих обстоятельств. Если мы подойдем вплотную к реке, то не там, так здесь можем прорваться через нее. Вот они и хотят помотать нас еще до подхода к реке. Переправу через нее будет готовить нелегко, значит, нужно подойти к реке и остановиться, потом готовить… Поэтому немцы и стараются задержать нас до подхода к реке. В этом весь смысл!

Оторвавшись от разговора со мной, Москаленко дал приказание артиллеристам бить по каким–то двум дотам на высоте 247.

— Целый день не можем взять сегодня эту высоту, — сказал он. — Хорошо хоть, что сегодня южнее ее прорвались к рокадной дороге. Немцы по ней взад и вперед гоняли свои танки, а теперь уже гонять не могут. Одни танки у них южнее, другие севернее, а середина дороги у нас. Маневрировать танками они уже не в состоянии.

В ответ на мой вопрос, куда лучше поехать завтра с утра, Москаленко посоветовал поехать в корпуса Бондарева и Мельникова.

— Они все–таки в общей сложности почти 200 орудий захватили и 2000 пленных. На 2000 пленных, считайте, 4000 убитых, на 6000 пленных и убитых, по самым скромным подсчетам, приходится еще столько же раненых. Значит, общие потери 12000. Для немцев сейчас и здесь это серьезные потери. Они сильно побиты. Но утешаться этим рано. Задача еще не выполнена.

К командующему вошел генерал–майор авиации с красивым и грубым лицом старого фельдфебеля. Лицо было перерезано глубоким шрамом.

Между ним и Москаленко начался разговор о том, что сегодня ночью надо бомбить у немцев район переправ и освещать мосты, выясняя, какое там движение идет ночью.

— Как у вас там, канделябров достаточно? — спросил Москаленко у авиатора. — Так пусть всю ночь светят! Чтобы, когда немцы будут ночью идти и ехать по мостам, чтобы не споткнулись, чтобы гвозди объезжали. В общем, чтоб нервничали Понятно? — перестав улыбаться, серьезно сказал он. И показал на карте пункты, которые надо бомбить завтра с утра.