Разные годы жизни

Вайрог снова усмехнулся. «Ведь по сути я должен быть благодарен этим агрессивным особам, они меня отпугнули от случайных связей». У него был выбор: порхать мотыльком от цветка к цветку или вообще отказаться от мирских удовольствий. «Однако, милый мой, — с иронией обратился Вайрог к самому себе, — не пора ли понять, что оба эти пути неверны? Разве подавляющее большинство человечества не выбрало третий путь — средний, на который не мешало ступить и тебе? Доктор, дорогой, ты же отлично знаешь, что всякое отклонение от нормы есть патология».

И еще раз он мысленно вернулся к Ильзе Лапине. «Эта женщина поймет, что́ для меня значило долгое одиночество. Она доверила мне свою печальную историю, отдала что-то очень личное, не разыгрывая из себя несчастную, обиженную судьбой и не требуя к себе сострадания, жалости. Такая, наверное, может быть настоящим товарищем и не только товарищем...»

Ояру Вайрогу очень хотелось найти в Ильзе особенно ценимые им женские качества: сдержанность и простоту, непосредственность и нежность. Ему казалось, что он их уже обнаружил, приметил в каких-то мелочах. Сегодня он знал определенно: когда Ильзе рядом, он не одинок и не страшится одиночества.

Шоссе будто вымерло. Лишь изредка с шипением проносились «Жигули». Напрасно он поднимал руку, надеясь остановить машину. «И почему мне не пойти в Ригу пешком? Я должен начать все снова, в том числе учиться ходить, гулять. Ведь я только умею стоять, сидеть да еще на троллейбусе ехать до больницы и обратно!»

Он даже не знал, на каком расстоянии от Риги находится. Что ж, ночь в его распоряжении. А ночь была нежна и душиста, пропитана весенними запахами и таинственными шорохами. Он давно позабыл и то и другое и теперь, время от времени останавливаясь, глубоко вдыхал пьянящий аромат пробуждающейся земли и прислушивался к ночным звукам, пытаясь их отгадать. Вайрог считал, что к природе можно и должно приходить только вдвоем с родным человеком, и если такого человека нет, то общение с природой вызывает одну лишь печаль. А может, эту грусть следовало именовать жаждой счастья, стремлением к душевному покою? Он и не подозревал, что так стосковался по женской ласке. Глубоко припрятанные, насильственно подавленные, туманные, неосознанные желания, тоска наконец вырвались из заточения и с десятикратной силой потребовали тепла, ласки. «Ох, как же мне хочется прийти вечером домой и чтобы уже в передней меня встречали, и теплые руки обвились вокруг шеи. И чтобы этот человек уже издалека узнавал мои шаги и сразу же открывал дверь...»

Прошагав, по его мнению, порядочное расстояние, Вайрог решил разуться: от непривычной ходьбы заныли пятки. Асфальт, едва нагревшись на майском солнышке, уже успел остыть и теперь приятно охлаждал воспаленную кожу. «На кого ты, брат, сейчас похож, — иронизировал Вайрог, перебросив через плечо связанные шнурками ботинки с засунутыми в них носками. — Такого бродягу побоятся посадить в машину». И он продолжал шагать, внимательно следя за тем, как наступающее утро разгоняет мглистые сумерки и как неотвратима поступь света, отнимающая у ночной тьмы облака, деревья, траву, воду. «Какой бы ни была долгой ночь, утро обязательно наступит, — подумал Вайрог, — значит, должно настать утро и для меня?»

Около пяти он на Голубиной Горе поймал такси и поехал в больницу. Тут еще царил сонный покой. Но подъем уже был близок: вот-вот санитарки начнут мыть коридор и палаты, сестры обойдут больных с термометрами, помогут умыться лежачим, а ходячие отправятся в ванную и туалет. Потом появится лаборантка. Дневные сестры сменят дежурных. Затем придут врачи. Затем... Он знал все эти «затем» в их последовательности до минуты, но сегодня он в этом привычном ритме что-то ломал — бездумно, как в молодости; он шел по отделению не как хозяин, а как посетитель, явившийся в неурочное время, и прямо в послеоперационную палату, где все еще лежала Ильзе Лапиня.

Чтобы не разбудить ее, Вайрог осторожно приоткрыл дверь. Он стоял и смотрел в щель на спящую. Странно: то ли его взгляд беспокоил женщину, то ли на самом деле существовала еще не разгаданная волшебная сила, особые биотоки, но Ильзе зашевелилась и натянула одеяло до подбородка, пряча себя от неведомых глаз. И в этом движении проявилась такая девичья застенчивость, такая женственность, что у Вайрога молниеносно мелькнуло: «Она и есть вторая половина яблока».

Он уже намеревался так же неслышно уйти, когда Ильзе, открыв глаза, хрипловатым после сна голосом, позвала:

— Вы благоухаете весной... Дайте руку...