Разные годы жизни

Зал дружно аплодировал, Комарова улыбалась, раз, другой, третий, поклонилась и... властно воздела руку. Диктор телевидения, который вел концерт, смог наконец объявить следующую песню, и не успел оркестр вступить, как по залу прокатился вздох всеобщего удовлетворения. Это была старая песня, Линда не помнила по молодости ни ее, ни ее исполнительницы. Когда тетя Минна поселилась у Линды в Риге, она разобрала свой тяжелый чемодан с пластинками, искажавшими звук от частого употребления. Минна любила их, зазывала по вечерам в свою комнату Линду, и та их слушала, обогащаясь к тому же во время смены дисков обширной тетушкиной информацией о самой певице. С наступлением телевизионной эры она получила возможность лицезреть Комарову — ее жесты, походку, туалеты. Стиль был совершенно иной, чем у их ансамбля. «А я останусь сама собой», — твердо решила Линда; то же ей повторял и художественный руководитель, забывая, однако, при этом, что ориентирует своих солистов по западным «звездам» и даже оркестрантов заставляет непрерывно двигаться.

У Линды время от времени менялся эталон эстрадной певицы. Сейчас ее идеалом была Мирей Матье, и никто не рискнет отрицать, что эта любимица публики — поистине само совершенство. Линда даже постриглась под Матье, она так же резко вскидывала голову, отбрасывая назад волосы, и так же раскачивала руками. Даже петь стала на полтона ниже. Но, к сожалению, у Линды не было своих песен, не то что у француженки, а копировать ее репертуар Линда не осмеливалась, вернее — понимала, что лавров это не принесет.

Коль скоро она была солисткой популярного ансамбля и желала ею оставаться, ей приходилось считаться с общим направлением коллектива, разделять его взгляды на современное и устаревшее. А это значило, что Комарову надлежало причислить к безусловно устаревшему, отжившему свой век.

Однако сей анахронизм привлек сегодня полный зал публики. И когда Комарова пела про птиц, в воздух гибко вспорхнули ее белые тонкие руки, так что Линде на миг показалось, будто действительно взлетели белые чайки. Но она поспешила подавить в себе этот нечаянный восторг, чтобы не поддаться действию чужих чар.

Что и говорить, опыт у Комаровой есть, она знает, чем взять публику: ведь она играет, как актриса в театре, и эта песня напоминает маленький спектакль.

Игра продолжалась. Сняв газовый шарф, певица размахивала им, вскидывала вверх, складывала его, снова накидывала на плечи. Там, на эстраде, жила молоденькая, влюбленная девчонка, наивная-пренаивная.

Зал взорвался восторгом.

Так, значит, люди испытывают потребность в сентиментальности, мелодраме?

Линда переминалась с ноги на ногу. «Невелико удовольствие — так стоять. Во всяком случае, восприятию это не способствует. В антракте уйду. Или попробовать сразу протиснуться к выходу?»

Плотная стена вокруг не позволяла сдвинуться с места. Она вгляделась в окружающих. Молодые люди. Бородатые и безбородые. В глазах внимание. Свежие сорочки. Нарядные, как на празднике. Какая-то особая торжественность отличает их от тех гривастых ребят, которые бегают на ее концерты, а потом толпятся у служебного входа, выпрашивая у нее автограф или рукопожатие. А может быть, здесь есть и ее слушатели?

Линде захотелось спросить у стоявшей вокруг молодежи: «Почему вы сюда пришли? Что вас здесь привлекает?» Но она не спросила, только подумала, что не понимает их, ведь у каждого поколения свое время и свои песни. Но, возможно, Комарова из тех, о ком говорится, что они переживают свое время?

Не спросила она еще и оттого, что, ощущала вокруг какую-то благоговейную атмосферу: никто не перешептывался, не усмехался, не свистел и не вскрикивал, как это случалось у них на концертах, когда они отхватывали что-нибудь зажигательное, вроде песенки о бедной мошке.

А этот оркестр, чинно рассевшийся академическим полукругом, — разве такой оркестр вообще годился для эстрадной певицы? Но ведь Комарова была ею, именно ею! Однако оркестр звучал совсем неплохо, и с каждым номером программы все больше раскрывалась мелодия — то, от чего Линда быстро отвыкла, еще не успев как следует привыкнуть.

Да, отец рано приучил ее к роялю, главному сокровищу скромной сельской школы. Когда Линда освоила гаммы, отец научил ее играть народные песни. Сам он владел скрипкой, пел, а мама с тетей Минной подпевали. «Ансамбль Лингов, — гордился он. — Вот увидите, мы еще такой концерт закатим, что только держись! У одной Линды голос чего стоит... колокольчик».

Мама, когда они пели песню о сироте, не могла сдержать слез. Она как чувствовала, что скоро умрет и Линда осиротеет. Отцу нравились другие песни. Когда он запевал шутливую народную песню о зеленой щучке, у него искрились глаза и лицо изображало лукавство.

Милый, наивный ансамбль Лингов! Не он ли заронил тоску по... по чему именно? Уж не по такому ли спокойному музицированию?