Разные годы

— Это легко сказать — двадцать один день откачивали воду, — сказал Алексей Иванович, — а если себе представить, что люди сутками стояли по пояс в воде, — насосы выходили из строя, а люди наши — разве они могут устать? Иных начальник шахты силой выводил на поверхность. Ведь это и опасно — утонет и не найдешь. А шли, рисковали жизнью, не за деньги, по своей воле. Вот бы ту тонну угля, которую добыли после затопления, выставить где-нибудь в Москве — поклонитесь, мол, люди, этому углю — он дороже золота или каких-нибудь там драгоценных камней. Вот она какая, шахта «Сутаган».

Алексей Иванович плавно затормозил машину, — опытный мастер своего дела, он все делал как бы автоматически, — свернул на проселок и вскоре остановился у стареньких надшахтных построек.

— Это так называемый четвертый участок шахты «Сутаган», — сказал молодой инженер и повел меня к стволу.

Я давно не был на шахтах с круто падающими пластами и поэтому удивился, когда узнал, что по-прежнему люди спускаются здесь и поднимаются пешком, по лестнице. Триста ступенек вниз, триста ступенек вверх. Шахтеры к этому привыкли, это обычные условия спуска и подъема людей. Мой спутник, горный инженер, уверяет, что «ничего другого здесь не придумаешь».

Конечно, дело было не только в этой бесконечной лестнице, по которой нелегко подниматься после трудовых шести часов под землей, но и в примитивности всей шахтенки, которую «разжаловали» в участок.

Это была старенькая, так называемая «местпромовская», шахта. Еще во время войны, когда крупнейшие шахты Донбасса только-только восстанавливались, добывали уголь на таких, в сущности, кустарных участках. Для местных нужд, как тогда говорили. Это объяснялось суровой необходимостью послевоенного времени. Потом начали действовать крупные, механизированные шахты, а примитивные шахтенки передали местной промышленности. Другие люди, другие шахтеры спускались и поднимались по тем же тремстам ступенькам, добывали уголь, и все это считалось временной, вынужденной мерой. А чего только советские люди не сделают, когда их призывают «во имя интересов дела». Правда, иногда шахтеры допытывались — до каких пор будет действовать эта шахтенка? Но добыча этой «шахтенки» хоть и не очень большая, но все же планировалась, подсчитывалась, учитывалась, попадала в широколистые сводные планы; где, соединившись с другими подобными цифрами, вырастала, приобретала характер этакого солидного угольного потока.

Потом — «местпромовская шахта» была превращена в четвертый участок шахты имени XIX съезда КПСС, начал разрабатываться проект ее реконструкции и механизации, но добыча угля не прекращалась. По-прежнему четыре раза в сутки спускались и поднимались смены опытных и лучших забойщиков. Каждое утро к суточному рапорту о добыче угля прибавлялись и плоды трудов забойщиков четвертого участка, который, в сущности, давно надо было закрыть. В это время шахту, да и не только шахту, взволновала тревожная весть: на четвертом участке произошел обвал породы, два человека остались под землей.

3

Анатолий Григорьевич Шурепа поднялся после утренней смены. Теперь он уже добывает уголь на другом, хорошо оборудованном участке. «Я быстро переоденусь», — сказал он и ушел в душевую. Я посмотрел ему вслед, удивился: в шахте, при свете неяркого фонаря, он производил впечатление человека могучего телосложения, этакого богатыря с отбойным молотком, а теперь, когда он снял каску и шахтерскую тужурку и пошел к душевой, его фигуру никак нельзя было назвать богатырской. Чуть выше среднего роста, худощавый, лысеющая голова. Потом я увидел то, что скрывал толстый слой угольной пыли, — загорелое лицо. Он только что приехал из Крыма, где отдыхал в шахтерском санатории.

Он почти все время улыбается, и мало-помалу так привыкаешь к этой улыбке, что уже трудно представить без нее Анатолия Шурепу. Сперва казалось, что забойщик радуется хорошему дню, встрече с друзьями, удачной трудовой смене. Но потом я убедился, что дело не только в этом, а в характере Шурепы, в щедрости его души. Каким-то внутренним светом освещается его лицо, когда он говорит, вспоминает, слушает.

— Вот как это было, — обрывает Шурепа разговор о жарком дне и вагонетках угля, добытых сверх нормы. — Вот как это было, — повторяет он и начинает чертить кусочком карандаша на ученической тетради в клетку схему лавы крутого падения четвертого участка. Но руки, почерневшие от загара и угольной пыли, шесть часов сжимавшие пневматический молоток, топор, пилу, не могут удержать карандаш. На помощь приходит начальник участка Иван Влахов, возглавлявший один из отрядов спасения, — он подает Шурепе авторучку. Вот схема той самой лавы, по которой только что прошли, пролезли, а кое-где и проползли.