Разные оттенки смерти

Гамаш подобрался еще ближе и обратил внимание, что эти двое стоят перед одной из картин Клары. На самом деле это была даже не картина – этюд с изображением рук. Некоторые сжаты в кулаки, некоторые сцеплены, некоторые раскрываются или закрываются, в зависимости от зрительского восприятия.

– Ерунда все это, – сказал Кастонге, и Пино сделал едва заметное движение, призывая галериста говорить тише. – Все говорят, что это великолепно, но знаете, что я думаю?

Кастонге подался к Пино, и Гамаш уставился на его губы, надеясь по ним прочесть, что тот прошепчет.

– Люди, которые так считают, идиоты. Недоумки. Имбецилы.

Гамашу не нужно было читать по губам. Все всё слышали. Кастонге буквально выкрикнул свое мнение.

И опять свободное пространство вокруг галериста увеличилось. Пино оглядел комнату. Гамаш решил, что тот ищет Клару, и понадеялся, что она не слышит мнения одного из гостей о ее работах.

Потом взгляд главного судьи остановился на Кастонге, в глазах появилось жесткое выражение. Гамаш часто видел такой его взгляд в суде. На себе он чувствовал его редко, в основном судья смотрел так на какого-нибудь несчастного адвоката, участвующего в процессе и не знающего закон.

Если бы Кастонге был «Звездой Смерти»[76], его голова наверняка бы взорвалась.

– Мне жаль, что вы так думаете, Андре, – сказал Пино ледяным голосом. – Может быть, в один прекрасный день вы будете чувствовать так же, как я.

Главный судья отвернулся и пошел прочь.

– Чувствовать? – крикнул Кастонге вслед уходящему Пино. – Чувствовать? Господи боже, да попытайтесь вы включить мозги.

Пино остановился спиной к Кастонге. Все присутствующие замерли, наблюдая. Наконец главный судья двинулся дальше.

Андре Кастонге остался в одиночестве.

– Этой заднице нужны радикальные меры, – заметила Сюзанна.

– Я применял радикальные меры ко многим задницам, – сказал Габри. – И надо сказать, помогало.

Гамаш оглядел комнату в поисках Клары, но ее, к счастью, здесь не было. Она почти наверняка готовила обед в кухне. Через открытую дверь в гостиную проникали замечательные ароматы, почти заглушавшие зловоние слов Кастонге.

– Так-так, – сказала Рут, поворачиваясь спиной к покачивающемуся на нетвердых ногах галеристу и лицом к Сюзанне. – Говорят, вы алкоголик.

– Верно, – сказала Сюзанна. – У меня вся родословная пьяницы. Они пьют что ни попадя. Разжигу, сточные воды, а один из моих дядюшек клялся и божился, что может превращать мочу в вино.

– Правда? – оживилась Рут. – А я вот превращаю вино в мочу. Ему удалось довести процесс до конца?

– Неудивительно, что он умер еще до моего рождения, но у моей матушки есть аппарат, который ферментирует что угодно. Горох, розы. Лампы.

Рут смотрела широко раскрытыми глазами:

– Да ладно вам. Горох?

Но, судя по ее выражению, она была готова попробовать. Рут отхлебнула из своего стакана и наклонила его к Сюзанне:

– Но ваша матушка никогда не пробовала этого.

– А это что? – спросила Сюзанна. – Если это дистиллированный восточный ковер, то она его делала. Вкус, как у моего дедушки, но не в этом суть.

На Рут это произвело впечатление, но она покачала головой:

– Это моя фирменная смесь. Джин, горечь и детские слезки.

Сюзанну это ничуть не удивило.

Арман Гамаш решил не присоединяться к этому разговору.

Тут раздался громкий голос Питера:

– Обед!

Гости потянулись в кухню.

Клара зажгла свечи по всей большой комнате; в центре длинного соснового стола стояли вазы с цветами.

Гамаш сел, отметив для себя, что три торговца предметами искусства держатся вместе, но и три члена общества АА – Сюзанна, Тьерри и Брайан – не отходят друг от друга.

– О чем задумались? – спросила Мирна, садясь справа от него и протягивая корзиночку с теплым французским батоном.

– Группы троек.

– Правда? Когда мы с вами беседовали в прошлый раз, в голове у вас был Шалтай-Болтай.

– Господи Исусе, – пробормотала Рут, сидевшая от него по другую сторону, – это убийство никогда не будет раскрыто.

Гамаш посмотрел на старую поэтессу:

– Догадайтесь, о чем я теперь думаю.

Она уставилась на него, сощурив холодные голубые глаза, лицо ее окаменело. Потом она рассмеялась.

– Что ж, справедливо, – сказала она, хватая ломоть хлеба. – Я именно то, что вы думаете, и даже хуже.

Блюда с цельным вареным лососем передавали в одну сторону, а весенние овощи и салат – в другую. Все накладывали себе на тарелки рыбу и зелень.

– Значит, группы троек. – Рут кивнула на трех дилеров. – Они как Керли, Ларри и Моу?[77]

Франсуа Маруа рассмеялся, но Андре Кастонге выглядел пьяноватым и раздраженным.

– Существует старинная традиция групп троек, – сказала Мирна. – Все обычно мыслят парами, но тройки очень распространены. Это даже мистическое число. Святая троица.

– Три грации, – сказал Габри, отправляя в рот овощи. – Как на твоей картине, Клара.

– Три парки, – сказала Полетт.

– Есть еще и «трое от одной спички»[78], – добавил Дени Фортен. – Готовсь. Целься. – Он посмотрел на Маруа. – Пли. Но не только мы перемещаемся тройками.

Гамаш вопросительно посмотрел на него.

– К вам это тоже относится, – пояснил Фортен, переведя взгляд с Гамаша на Бовуара и Лакост.