Разные судьбы

Я, начальник передового депо, предстал перед горкомом политически отсталым человеком. Вам лучше, когда руководитель идет на поводу у своих подчиненных? Но это не руководитель, а тряпка. Таким Зорин никогда не будет».

Ужин на столе давно остыл. Владимир Порфирьевич вяло помешал ложкой в тарелке, но есть не стал и ушел в комнату. К его удивлению, жена не спала. Сидела она, развалившись в своем любимом плетеном кресле, читала книгу. «Жорж Санд «Индиана», — прочитал Зорин. От покачивания из стороны в сторону кресло мягко и приятно поскрипывало.

Увидав мужа, Агриппина Максимовна отложила в сторону книгу.

— Покушал? А я тебя жду.

Владимир Порфирьевич никогда не рассказывал жене о своей работе, не делился с нею горем. Она его не понимала. Но сегодня испытывал душевную сумятицу, и у него возникла потребность хоть с кем-нибудь поделиться переживаниями. Он сел напротив жены, устало облокотившись локтем на край стола.

Агриппина Максимовна до сорока трех лет сумела сохранить стройную фигуру и нежную кожу. Она ревниво следила за количеством поглощаемых калорий и знала все последние достижения косметики. Широко раскрытые серые глаза под изогнутыми вверх бровями всегда выражали удивление и вопрос.

— Горе у меня сегодня, Рипа, — тихо начал Зорин.

— Что такое? — спросила Агриппина Максимовна сонным голосом.

— Строгий выговор я получил в горкоме.

Агриппина Максимовна зевнула, прикрыв рот маленькой ладошкой, успокоила:

— У тебя еще первый? Стоит ли беспокоиться? Руководитель с выговорами солиднее выглядит.

— Что ты понимаешь? — вскипел Зорин. — Сегодня выговор, а потом по шее.

Агриппина Максимовна снисходительно посмотрела на мужа, великодушно прощая ему слабость.

— Я хотела поговорить с тобой о более серьезных вещах — о нашем сыне, — спокойно проговорила она, не обращая внимания на вспышку мужа.

Зорин уже проклинал себя за то, что пожаловался жене и хотел было встать и уйти, но остался. Ему казалось, что если останется один, не будет говорить и слышать чей-то голос, то сойдет с ума.

— Что у тебя? — отрывисто спросил он. Агриппина Максимовна снова взяла книгу, поправила за спиной подушку.

— Валерию исполнилось двадцать три года, — сказала она. — Не думаешь ли ты, что он на всю жизнь останется машинистом паровоза?

— Почему паровоза? Пусть на электровоз переходит.

— Опять машинистом?

— Поработает немного помощником и машинистом поставят.

Глаза Агриппины Максимовны округлились, тонкие дуги бровей ушли под складки лба.

— Ты ведешь себя так, будто у тебя нет семьи.

«И тут начинается», — обреченно подумал Зорин. В нем поднималась злоба. Если не взять себя в руки, не обуздать вспышку, то он начнет бить, ломать все, что попадется под руку. Зорин знал также: жене перечить нельзя — расплачется, начнет проклинать судьбу, которую она из-за него, Зорина, погубила. И все это, как обычно, закончится ее обмороком. Слез Владимир Порфирьевич терпеть не мог и всегда уступал жене, когда она плакала. Напряг волю, заставил себя успокоиться.

— Ты что от меня хочешь? — хрипло спросил он.

— Лично я — ничего, — ответила Агриппина Максимовна, — а Валерию пора, на худой конец, быть уже старшим машинистом. У хорошего родителя он бы давно в инструкторах ходил.

— Но, Рипа, это не так просто, — окончательно взяв себя в руки, мягко возразил Зорин.

Агриппина Максимовна даже привстала.

— Не говори так! Ты начальник депо — у тебя власть.

— Но, пойми, Рипа. Для того, чтобы назначить Валерия старшим машинистом, надо кого-то снять. А сейчас в депо вокруг меня очень сложная обстановка.

Жена отбросила в сторону книгу.

— Разве нельзя найти повод, чтобы снять кого-нибудь? Ради своего ребенка.

— Рипа, пойми.

Но Агриппина Максимовна уже разошлась, не остановить ее, — пока не уступишь. Глаза ее наполнились слезами.

— Что пойми! — закричала она. — Мне Сорокин рассказывал. Хотели снять Круговых, а ты, ты его защитил. Тебе какой-то Круговых дороже родного сына. Какой он тебе друг — мазутник, машинист! — Она уже плакала навзрыд, обмахиваясь открытой книгой. — Я ради тебя погубила жизнь, провела ее в провинции, а могла бы жить в столице и блистать на сцене, как мои подруги. И сыну судьбу портишь. Ты — черствый эгоист.

В другое время Зорин напомнил бы жене о ее прошлом, что сын благодаря ее заботам вырос неженкой, бросил учиться, вообще черт знает каким стал… Но сейчас нельзя этого говорить. Готов был сделать, что угодно, лишь бы жена успокоилась. Подошел к ней, взял за плечи.

— Успокойся, Рипа, не надо. Что-нибудь придумаем.

— Ты всегда меня расстраиваешь, хочешь поскорее в могилу загнать.

Зорин, боясь как бы с нею не случился обморок, успокаивал более настойчиво:

— Довольно, довольно. Сказал — назначу Валерия старшим машинистом, значит назначу. Потом инструктором переведу. Ну, что тебе еще? Перестань, ей-богу.

До обморока, правда, дело не дошло, но Агриппина Максимовна долго еще всхлипывала и, жаловалась на свою проклятую, испорченную жизнь.

11