Разоблачение

– Тогда удачи тебе, – сказала она и вышла из амбара.

Спотыкаясь, Генри вышел из мастерской на рассвете и пошел на кухню в главном доме за кофе и завтраком вместе с Тесс и Эммой; подобие нормального положения вещей, к которому он уже успел привыкнуть, но находил довольно жалким. Он может изображать что угодно, но в конце концов все равно уйдет в амбар, чтобы побриться, принять душ и одеться как следует. Это неизбежно повторялось каждое утро. Тесс смотрела на него над кружкой с горячим французским кофе и спрашивала, как продвигается работа над скульптурой.

– Все отлично, – говорил он.

– Значит, дерево заговорило? – спросила Эмма однажды утром.

– Оно все время болтает, – ответил Генри. – Я и слова не могу вставить.

– Можно я приду посмотреть?

– Подожди немножко, ладно? До тех пор, пока я не договорюсь окончательно. Потом вы с мамой сможете прийти и посмотреть.

Он мухлевал и хорошо понимал это. Жалкий позер. Он никогда не был настоящим художником. Настоящие художники не бросают работу.

Каждый вечер в амбаре он привык открывать бутылку вина. Он настраивал приемник на станцию с классическим рок-н-роллом и пил мерло из кофейной кружки, пока размышлял о дереве. Огромный кит, выброшенный на берег. Он помнил скульптуры, которые делал в колледже, грубые формы, вырезанные из древесных стволов, – люди, волки, медведи и рыбы, – ни разу не законченные таким образом, чтобы вы забыли об исходном материале. Он хотел, чтобы дух дерева сиял изнутри.

Дерево направляет выбор формы.

Только дерево знает, чем оно хочет стать.

Генри верил этому, когда учился в колледже, верил наивному представлению об эфирных сообщениях, которые он мог улавливать, когда орудовал киянкой и стамесками.

– Иногда мне кажется, что мы – всего лишь проводники, – однажды давно сказала ему Тесс, когда она сидела в своей студии в Секстоне. – Что наше искусство на самом деле не исходит от нас. Понимаешь, что я имею в виду?

Она сидела на полу со скрещенными ногами, баюкая в руках чашку кофе. Миниатюрная девушка с ладной фигурой, которая как будто вообще не занимала места, но говорила с такой свирепой настойчивостью в глазах, словно была великаншей.

Генри кивнул. Да. Он всегда так думал. Он представлял собой лишь пару рабочих рук, а кто-то или что-то еще занималось настоящей работой.

Тесс носила джинсовый костюм, заляпанный краской, и черный шерстяной кардиган с массивными деревянными пуговицами. Ее каштановые волосы были собраны в небрежный узел и заколоты карандашом.

Здание художественной студии находилось рядом со зданием скульптурной студии и было соединено с ним трубообразным подвесным коридором. Считалось, что после десяти вечера они должны быть пустыми и запертыми, но время от времени они делились пивом с охранником по имени Дуэйн, и он разрешал им оставаться сколько угодно.

В художественной студии имелась маленькая кухня, и Тесс заваривала турецкий кофе в бронзовой кастрюльке. Она наполняла термос и приносила горячий, густой, сладкий кофе по коридору до скульптурной студии, где кричала «Перерыв!». Иногда Генри был так увлечен, что не мог оторваться от работы, и Тесс сидела, прихлебывая кофе и наблюдая за ним.

– Когда я смотрю, как ты занимаешься, то чувствую, что нас здесь трое: ты, я и твоя работа, – сказала она над исходившей паром кружкой. – Ты оживляешь дерево, Генри. Вот что я люблю в твоем деле.

Иногда она сразу приходила к нему и ласкала дерево, проводя пальцами по резким угловатым контурам волков, медведей и стариков. В такие моменты он испытывал странное ощущение, что скульптуры были для нее реальнее, чем он сам.

Тесс начала говорить о северном конце амбара как о его художественной студии. Собираешься вечером в свою студию, Генри? Или: Как обстоят дела с освещением в твоей студии?

Даже Эмма присоединилась к ней:

– Когда я смогу увидеть тебя в твоей студии? Я хочу посмотреть, смогу ли я услышать дерево.

– Скоро, – обещал он. – Уже скоро.

Генри купил еще один ящик вина. Он заточил стамески, ножи и долото. Он ходил вокруг дерева и ждал, когда оно заговорит с ним. По радио «Роллинг Стоунз» пели о том, что он не получит удовлетворения, а «Аэросмит» советовал ему продолжать мечтания. Тесс и Эмма не показывались у двери, настроенные на результат.

И однажды, как-то ночью, решение пришло к нему. Это было скорее не вдохновение, а прилив отчаяния. Он должен что-то сделать. Что угодно. Поэтому он взял топорик и начал утомительный процесс обстругивания одного конца бревна, подобно затачиванию огромного карандаша. Он проработал четыре дня, а потом увидел, что это такое. Каноэ. Он собирался изготовить каноэ! Он улыбался, думая о том, как будут довольны Эмма и Тесс, когда увидят, как он выводит свое искусство на этот новый и практичный уровень. Он делал вещь, куда они поместятся втроем и смогут плавать по воде. Если будет наводнение, они окажутся в безопасности. У них будет каноэ Генри, его личный ковчег от «Дефорж».