Разоблачение

Джулия была миленькой. Это все, что я могу о ней сказать. Другие авторы любят описывать своих героинь. На каждом шагу встречаешь: «Ее звали так-то. У нее была небольшая грудь, или пышные формы, или родинка на правой ягодице, или она любила хрюкать в минуты наивысшего блаженства, или – наоборот – мычать». Все это справедливо лишь в том случае, если женщины этой никогда не существовало, и ее мнимая реальность – не более, чем прихоть автора. Я же описываю Джулию, которая есть. И, потому, могу сказать лишь одно – она была миленькой. Ни о каких уточнениях речи быть не может.

Когда я познакомился с Джулией, ей было около двадцати пяти, а мне под шестьдесят, и я был влюблен в ее друга. Макс привлекал меня полной неспособностью что-либо скрывать. В нем клокотала жизнь, но внешне это ни в чем не выражалось. Я думаю, именно поэтому Джулия его и боялась. Она видела его каждый день, и не могла не понимать – то, что она видит, лишь тонкая корка льда, под которой бурлит неведомый океан. В то морозное утро в городе было необычайно тихо. Я только что проснулся и обдумывал второе по счету послание Максу. В первом я умолял его зайти ко мне в студию и помочь в одной работе, но он не пришел, и я был вынужден весь вечер проваляться в объятиях какого-то прыщавого студента-поляка. Во втором письме я собирался быть тверже, надеясь, что холодность (я хотел обвинить Макса в том, что по его вине я не смог докончить начатую работу) подействует на него сильнее, чем жаркие объяснения в любви. Я потянулся за бумагой. В это мгновение морозную тишину Дублина разорвал хлопок, эхом разнесшийся над заснеженными крышами домов.

Это Макс застрелил Джулию. По другой версии, она ушла от него к бывшему саперу, и никакого хлопка в то утро я не слышал, да и слышать не мог, потому, как Джулия жила за два квартала от меня, и окна ее комнаты выходили в глухой двор.

Собственно, это все не важно. Если Макс и убил Джулию (а я почти уверен, что так и было), значит, он не смог выдержать это вечное клокотание внутри себя. Лед треснул, и наружу вырвались столбы пламени. Оказывается, там бурлила не вода, а сжигал себя огонь. И он схватил револьвер. Когда-нибудь я напишу об этом картину: вот он стоит напротив Джулии, а она закрывает руками свое миленькое личико. Пусть картечь покроет веснушками твой вздернутый носик, Джулия. «Огонь, – кричит он, – огонь ждет тебя!», и направляет дуло ей в сердце… Когда-нибудь я напишу об этом песню.

Но, даже если Джулия ушла к старику-саперу, даже если этот бравый вояка исполняет все ее сексуальные прихоти, даже в этом случае, рано или поздно, откроются двери и войдет тот, кто различает цвета, и для кого красный – это всего лишь красный.

Я спешу к тебе, Джулия.

Дождись меня!

Джордж Саммерс

Глава 5. Они били его ногами

Все происходит не совсем так, как должно происходить. Льет дождь, идет снег; на углу не продают свежие газеты; в Албании террористы стреляют в порнозвезду; по бескрайним полям России рыщут голодные злые волки.

Дирк Богарт уже не герой экрана. Леонардо ди Каприо теперь занял его место. В фильме «Титаник» не хватает ста пятидесяти кадров. Они были вырезаны при окончательном монтаже. Киноведы спорят, что было в тех кадрах. Может, появлялся Терминатор, и набрасывался на Лео, или Лео набрасывался на Камерона, или Камерон набрасывался на Терминатора. Или они делали ЭТО втроем?

Так размышлял Джереми Прайор, сидя в дешевом кинотеатре и лениво потягивая колу через соломинку. Справа от него, растекшись по всему креслу, сладко посапывала женщина в цветастом платье с короткими рукавами. Слева место пустовало. Но на двенадцатой минуте фильма – уже нет.

***Необходимость строить фразы в соответствии с законами языка – есть самая настоящая катастрофа. Изначально было лишь одно предложение: «Мама мыла раму». Потом прибавилось обстоятельство времени: «Мама мыла раму вчера». Потом обстоятельство места: «Тут мама мыла раму вчера». Не хватало только обстоятельства образа действия (знаменитое единство места, времени и действия – сродни Богу единому в трех лицах). И, наконец, фраза была полностью завершена: «Плохо тут мама мыла раму вчера плохо». «Плохо», поставленное в начало и конец предложения, говорит о…***