Разоблаченная Изида. С комментариями. Том 2

Кроме того, в Книге I индусской «Книги Бытия», или «Книге творения Ману», питри названы лунными предками человеческого племени. Они принадлежат к расе существ, отличающихся от нас и, по существу, не могут быть названы «человеческими духами» в том смысле, в каком спиритуалисты пользуются этим термином. Вот что о них сказано: «Затем они (боги) сотворили якшей, ракшасов, пишач[193], гандхарвов[194], апсар, асуров, нагов, сарп, супарн[195] и питри – лунных предков человеческой расы» (см. «Законы Ману», кн. I, шлока 37, где питри названы «прародителями человечества»).

Питри являются отдельным племенем духов, принадлежащих к мифологической иерархии или, скорее, к каббалистической номенклатуре, и должны быть зачислены в добрые гении, в демоны[196] греков или в низшие боги незримого мира. И когда факир приписывает свои феномены питри, он подразумевает то же, что древние философы и теурги подразумевали, когда утверждали, что все «чудеса» производились через посредничество богов, или добрых и злых демонов, управляющих силами природы – элементалов, которые подчиняются тому, «кто знает». Привидение и человеческого призрака факир назвал бы палит или чутна, а женского человеческого духа – пичхалпай, но не питри. Правда, питара (множественное число) означает отцы, предки; а питра-и – родственник. Но эти слова применяются совсем в другом смысле, чем питри, призываемые в мантрах.

Утверждать перед благочестивым брахманом или факиром, что любой человек может беседовать с духами умерших людей, значило бы потрясти его тем, что показалось бы ему кощунством. Разве заключительный стих Бхагаваты[197] не говорит, что это великое счастье отведено на долю только святых санньяси, гуру и йогов?

«Задолго до того, как они окончательно избавляются от своих смертных оболочек, души тех, кто творил только добро, например санньяси и ванапраст, приобретают способность беседовать с душами, которые раньше их ушли в сваргу».

В этом случае питри, вместо гениев, являются духами или, скорее, душами умерших. Но они будут свободно сообщаться лишь с теми, чья [духовная] атмосфера так же чиста, как их собственная, и на чьи молитвенные каласа (вызывания) они могут ответить без риска осквернить свою небесную чистоту. Когда душа вызывателя достигла Сайадьям, или полной тождественности сущности с Вселенской Душой, когда материя окончательно побеждена, тогда адепт может свободно каждый день и каждый час вступать в общение с теми, кто, хотя и освобожден от бремени своих телесных форм, все же сами продвигаются через бесконечный ряд преображений, входящих в постепенное приближение к Параматме, или великой Вселенской Душе.

Не забывая о том, что христианские отцы для себя и своих святых всегда претендовали на название «друзей Бога», и зная, что этот термин они взяли, вместе со многими другими, из специальной терминологии языческих храмов, – вполне естественно ожидать, что они будут злобствовать каждый раз, когда намекается на эти ритуалы. Так как отцы, как правило, были невежественны и имели жизнеописателей таких же невежественных, как они сами, то мы и не могли ожидать, что найдем в описаниях их блаженных видений ту же изобразительную красоту, какую мы находим у языческих классиков. Независимо от того, следует ли отказать в доверии или же принимать в качестве фактов видения и объективные феномены как отцов-отшельников, так и иерофантов святилищ, – великолепная образность, примененная Проклом и Апулеем в описании малой части конечного посвящения, которую они осмелились раскрыть, совершенно затмевает плагиаторские повествования христианских аскетов, хотя они предназначались быть верными копиями. Повествование об искушении святого Антония в пустыне женским демоном является пародией на предварительные испытания неофита в течение Микра, или меньших мистерий в Агре – это те ритуалы, при мысли о которых Климент так возмущался и в которых была представлена Деметра в поисках дочери, которой она лишилась, и ее добродушная хозяйка Баубо[198].

Не вдаваясь опять в доказательства, что в христианских, а в особенности в Ирландских римско-католических церквях[199] те же самые явно непристойные обряды, как вышеуказанный, просуществовали до конца прошлого столетия, – мы обратимся к не знающим устали трудам честного и храброго защитника древней веры, Томаса Тэйлора. Как бы много возражений его «ошибочным толкованиям» ни находила догматическая греческая ученость, память о нем должна быть дорога каждому истинному почитателю Платона, который больше стремится к постижению внутренней мысли великого философа, чем обращает внимание на чисто внешний механизм его трудов. Более скрупулезный переводчик мог бы передать нам в более правильной фразеологии слова Платона, но Тэйлор показывает нам смысл Платона, и это больше того, что можно сказать о Зеллере, Джовитте и их предшественниках[200]. И еще, как пишет профессор А. Уайлдер: