Разоблаченная Изида. С комментариями. Том 2

«Труды Тэйлора получили одобрение со стороны людей, способных к углубленному в труднопонимаемые темы мышлению; и надо признать, что он был наделен высшим даром – даром интуитивного восприятия внутреннего смысла рассматриваемых им предметов. Другие могли больше знать греческий язык, но он больше знал Платона»[201].

Христианский символизм, происшедший от фаллического культа

Тэйлор посвятил всю свою полезную жизнь поискам таких старинных рукописей, которые дали бы ему возможность выработать свои собственные взгляды по поводу нескольких неясных ритуалов в мистериях, подтвержденных со стороны авторов, которые сами прошли посвящения. С полным доверием к утверждениям различных классических писателей мы говорим, что, каким бы смешным и, может быть, распущенным ни казался в некоторых случаях древний культ современным критикам, – он не должен казаться таковым христианам. В течение Средних веков и даже позднее они ввели у себя почти то же самое без понимания тайного смысла этих ритуалов и вполне удовлетворились неясными и скорее фантастическими истолкованиями их со стороны своего духовенства, которое использовало внешнюю форму [этих ритуалов] и исказило внутреннее значение.

Мы готовы вполне справедливо допустить, что прошли века с тех пор, как большинство христианского духовенства – которому не разрешается ни любопытствовать по поводу Божьих тайн, ни искать объяснений тому, что церковь однажды приняла и установила, – имело самое смутное представление о своем символизме в его как экзотерическом, так и эзотерическом значении. Но не так обстоит дело с главою церкви и ее высшими сановниками. И если мы полностью согласны с Инманом, что «трудно поверить, что духовенство, которое санкционировало опубликование таких печатных изданий[202], могло быть таким же невежественным, как и современные выполнители ритуалов», то мы совсем не собираемся поверить вместе с этим автором, что «если бы последние[203] знали действительное значение символов, всеобще применяемых Римской церковью, то они бы не приняли их».

Устранение того, что прямо взято из древнеязыческого поклонения полу и природе, было бы равносильно разрушению всего римско-католического поклонения изображениям – в частности, образу Мадонны – и реформации веры до протестантизма. Навязывание недавнего догмата о Беспорочном Зачатии было продиктовано этой самой секретной причиной. Наука символогии делала слишком быстрые успехи. Слепая вера в папскую непогрешимость и в беспорочную натуру святой Девы и ее женской линии происхождения на несколько поколений одна только могла спасти церковь от нескромных открытий науки. Это был ловкий ход со стороны наместника Бога. Какое имеет значение, если «возлагая на нее такую честь», как дон Паскале де Францискис наивно это выражает, он сделал из Девы Марии богиню, олимпийское божество, которое, в силу самой своей натуры, поставлено вне возможности совершить грех и не может претендовать ни на добродетель, ни на личную заслугу за свою чистоту, то есть не может претендовать как раз на то, за что именно она, как нас учили в дни нашей молодости, была избрана среди всех других женщин. Если его святейшество лишил ее этого, то, с другой стороны, он думает, что наделил ее по меньшей мере одним физическим атрибутом, которого не имеет ни одна другая девственница-богиня. Но даже этот новый догмат – который, вместе с новой претензией на непогрешимость, якобы революционизировал христианский мир, – не появился первоначально в Римской церкви. Это не что иное, как возвращение к едва припоминаемой ереси первых веков христианства, ереси коллиридийцев, названных так из-за жертвенных хлебцев Деве Марии, которую они считали родившейся от девственницы[204]. Новая фраза, «О, Дева, зачатая беспорочно», является просто запоздалым принятием того, что сначала считалось правоверными отцами церкви «кощунственной ересью».