Разоблаченная Изида. Том II

Во время мистерий вино представляло собою Вакха, а хлеб — Цереру.[664] Иерофант-посвятитель преподносил символически перед окончательным откровением вино и хлеб кандидату, который должен был есть и пить их в знак того, что дух должен оживить материю, т. е. божественная мудрость должна войти в его тело при помощи того, что ему будет открываться. Иисус, в своей восточной фразеологии, постоянно приравнивал себя истинному вину [Иоанн, XV, 1]. Кроме того, иерофант, раскрыватель Петромы, назывался «Отцом». Когда Иисус сказал: «Пейте… это моя кровь», то что бы еще не подразумевалось, это было просто метафорическим уподоблением себя виноградной лозе, приносящей виноград, чей сок является ее кровью — вином. Это был намек на то, что как он сам был посвящен «Отцом», так и желал посвятить других. Его «Отец» был виноградарь, он сам был виноградной лозой, а его ученики — ветвями. Его последователи, не будучи знакомыми с терминологией мистерий, удивлялись; они это даже приняли как оскорбление, что совсем неудивительно, принимая во внимание заветы Моисея, касающиеся крови.

В четырех Евангелиях вполне достаточно материала, чтобы показать, в чем заключалась сокровенная и наиболее пламенная надежда Иисуса — надежда, с которою он начал учить и с которою он умер. В своей огромной и самоотверженной любви к человечеству, он считает несправедливым лишение масс результатов знания, приобретенного немногими. Этот результат он и проповедует — единство духовного Бога, чей храм находится внутри каждого из нас, и в ком мы живем, как Он живет в нас — в духе. Это знание находилось в руках еврейских адептов школы Хиллела и каббалистов. Но «книжники» или законники, постепенно впавшие в догматизм мертвой буквы, уже давно отделились от танаимов, истинных духовных учителей; и практикующие каббалисты более или менее преследовались Синагогой. Вот почему мы находим Иисуса восклицающим:

«Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения [гнозиса]: сами не вошли, и входящим воспрепятствовали» [Лука, XI, 52].

Значение здесь ясно. Они забрали ключи, и даже сами не смогли ими воспользоваться, так как Мазора (традиция) стала для них самих запечатанной книгой, как и для других.

Кажется, что ни Ренан, ни Штраус, ни более современный виконт Эмберли не имели даже отдаленнейшего подозрения о действительном значении многих притч Иисуса, или даже о характере великого Галилейского философа. Как мы уже видели, Ренан представляет его нам, как раввина на галльский лад, «le plus charmant de tous», но все же раввина; и, кроме того, такого, который даже не вышел из школы Хиллела или из какой-либо другой школы, хотя неоднократно называет его «очаровательным доктором» [530, с. 219]. Он обрисовывает его, как сентиментального молодого энтузиаста, происшедшего из плебейских классов Галилеи, который представляет себе идеальных царей своих притч, как существ, облаченных в пурпур и драгоценности, о которых можно почитать в детских сказках [530, с. 221].

С другой стороны, Иисус лорда Эмберли является «иконоборцем идеалистом», намного ниже по тонкости и логике своих критиков. Ренан смотрит на Иисуса с односторонностью семитоманиака; виконт Эмберли смотрит на него сверху, с точки зрения английского лорда. Кстати, в отношении притчи о свадебном пире, которую он считает воплощением «любопытной теории общественных отношений», виконт говорит:

«Никто не может возразить, если отдельные милосердные лица приглашают на приемы в своих домах бедных или немощных людей, не имеющих общественного положения… Но мы не можем допустить, чтобы такого рода деятельность вменялась в обязанность… очень желательно, чтобы мы совершали как раз то, что Христос запретил бы нам делать, а именно — приглашали бы наших соседей и в свою очередь получали бы приглашения от них, смотря по обстоятельствам… Страх перед тем, что нам могут отплатить тем же за обеды, даваемые нами, несомненно несостоятелен… В сущности, Иисус совершенно упускает из виду более интеллектуальную часть общества» [655, т. I, с. 467].