Разочарованный странник

Однокурсники совершенно спокойно воспринимали меня как верующего человека и даже иногда что-то спрашивали на эту тему. Мы жили очень дружно и принимали каждого с его увлечениями и интересами, нисколько не встревая в какие-то споры и переубеждения. Потому что мы были просто вдохновенными молодыми художниками, и никакие личные «тараканы» никому не мешали в общении.

Изучая предмет истории искусства, я увлёкся древнерусской культурой. Мне было очень любопытно узнать, каково было мировоззрение древнерусского человека. И я погрузился в изучение архитектуры, быта, словесности и иконописи Древней Руси. Конечно же, моя вера и принадлежность к Церкви накладывали свой отпечаток на мои работы по истории искусства, так как у меня никак не получалось говорить о храмовой архитектуре и об иконописи как о предметах культа.

Работая над одним из рефератов, я проводил аналогию очертания однокупольного храма с абрисом контуров Божией Матери на Владимирской и Смоленской иконах, совпадение которых меня заинтересовало. Проводя исследование в этой области, я немного увлёкся. Через пару дней меня вызвали на кафедру Истории искусства и попеняли на то, что мой реферат "нужно читать на паперти в качестве проповеди".

В другой раз преподаватель по марксистско-ленинской философии уличил меня в идеализме и не хотел принимать зачёт. Он сказал, что в своей практике уже встречался с подобным случаем:

– Был один такой. Предмет он знал хорошо, но потом мы узнали, что он верующий. И на экзамене влепили ему тройку! – вспоминал он с нескрываемым удовольствием.

В институтской библиотеке я часто рылся в картотеке в надежде найти что-нибудь интересующее меня. Но всё, что я находил, хранилось в редком фонде библиотеки. Что-то давали почитать в читальном зале, но с собой эти книги нельзя было взять. А там было что и почитать, и посмотреть.

Мой друг, Сергей Васильевич, как-то принёс мне небольшую книжицу, издательства «Наука», приобретённую им в Академкниге на улице Горького (Тверская). В ней был перевод древнего текста XV века "Житие и подвиги иже во святых отца нашего Константина (Кирилла) Философа, первого наставника и учителя Славянского народа" и перевод текста XII века "Житие отца нашего и учителя Мефодия, архиепископа Моравского". Меня же интересовало всё, что было связано с житиями святых и всё то, что хотя мало-мальски имело отношение к церкви. Мне сделали ксерокопию этой книжки, я переплёл её и это было моё первое знакомство с жизнью и трудами святых равноапостольных Кирилла и Мефодия. Да и вообще – первое знакомство с житиями святых.

Ознакомившись с трудами Ф.И. Буслаева, И.Е. Забелина и Н.П. Кондакова я стал частым посетителем Исторического музея. Посмотрев древние рукописи мне очень захотелось попробовать что-нибудь написать славянским шрифтом и именно такими же чернилами. Перо я изготовил быстро, а вот с чернилами оказалось не просто. Для их изготовления нужны были чернильные орешки или как их ещё называют дубовые галлы, от чего получили своё название и чернила – галлы. Это такие наросты на подсыхающих в конце лета листьях дуба, образуемые маленькими личинками. И однажды в парке я увидел на траве опавшие дубовые листья с этими орешками. Собрав дубовые орешки, я принёс их домой, мелко нарезал, а затем растолок в чашке. Полученную кашицу я завернул в марлю и отжал тёмно-серый сок, бросив в него железную гайку. Где-то я прочитал, что в эти чернила иногда даже добавляли немного кислых щей для закисания и глубины цвета.

Но вот чернила были готовы, и я приступил к изучению каллиграфии славянского шрифта. Потом, несколько лет спустя, уже в монастыре мною будут переписаны чинопоследования, акафисты, служебник, требник. Была мысль переписать Евангелие и проиллюстрировать его миниатюрами в стиле лицевого летописного свода. Но…

Однако, текст жития словенских равноапостольных братьев глубоко запал в мою душу и это вдохновило меня на работу над их портретом. Портрет был поясной и почти в натуральную величину. Вчитываясь в их житие, я настолько проник в повествование, что казалось я хорошо знаю Кирилла и Мефодия и давно с ними знаком. Мне оставалось только спроецировать на холст их образы. Картина писалась легко и вдохновенно, поэтому и сами персонажи получились вдохновенными и целеустремлёнными. Они держали в руках большую книгу, псалтирь. Мефодий был не молодых лет и стоял справа, с худым волевым лицом, покрытым короткой седой щетиной. У него был высокий лоб с небольшой пролысиной и левой жилистой рукой он сжимал книгу сверху. Кирилл гораздо моложе, с бородкой и длинными волосами, с кожаным обручем на голове, под который было засунуто тростниковое перо. Он поддерживал книгу правой рукой снизу и смотрел вдаль. Взгляд же Мефодия был направлен на зрителя. Это была очень динамичная картина, которую я написал буквально на одном дыхании и которая мне самому очень нравилась. Но, к сожалению, однажды отдав её на какую-то выставку, картина так и не вернулась обратно, исчезнув навсегда. След её потерялся и больше я её не видел.