Разорванный круг

— Только ты не думай, что… — Она останавливается, слова застревают в горле.

У меня самого большие проблемы с дыханием. Это из-за сердца, которое бешено колотится.

— Тогда ясно, почему ты вдруг решила поехать со мной в Норвегию.

Она делает шаг ко мне и останавливается:

— Бьарн, все совсем не так! Совсем не так, как ты думаешь. Это так трудно объяснить. Я не думала, что я… Я не хотела, чтобы… Ты не знаешь слишком многого.

— Вот это правда.

— Никто не планировал нашей встречи. Я вовсе не выполняла чье-то поручение. Ты и я… Это произошло бы все равно, независимо от всего. Но ваши с папой дела… Из-за них все неприятности.

— Можно и так сказать.

— Ну отдай ты им его! Этот ларец! Он тебе не нужен.

Когда Диана вот так стоит, она очень напоминает маму. Фигурой и жестикуляцией. Странно, что я этого раньше не замечал.

— Ты меня ненавидишь? — Она садится на край моей постели и смотрит мне в глаза.

— Нет.

— Ты слышишь меня? — Она почти кричит. Мне кажется, что ее тяготит чувство вины. — Я помогала им, чтобы эта история кончилась. Ради тебя!

Я перевариваю ее слова. Одно за другим. Они действуют на меня, как изысканные лакомства, которые перед употреблением макнули в медленно действующий яд. Я изучаю ее глаза. Чтобы проверить, верит ли она сама в то, что сказала. Или же использует общие фразы, заготовленные специально для подобных случаев.

— Но это еще не все… — начинает она.

— Да?

— Мы…

— Что?

— Ты и я…

— Что ты пытаешься сказать?

— Бьарн, мы…

Она так сильно зажмуривается, будто хочет осушить слезы.

Я окликаю ее:

— Диана?

— Я! Больше! Не! Могу! — Каждое слово вырывается из нее с болью.

Я кладу свою перевязанную руку на ее руки. Мы оба слушаем наше дыхание. Жужжание аппаратов. Снаружи вдали гудит трактор. В листве шуршит ветер. Где-то стучит молоток. Мопед без глушителя трогается в путь, его звуки постепенно глотает тишина.

— Разве ты не понимаешь, что это тебе не по силам? — тихо спрашивает она.

— Что ты здесь делаешь, Диана?

— Меня привезли сюда.

— Из Лондона?

— На самолете.

Удары пульса отдаются в моем дыхании.

— Что здесь, собственно, происходит?

Она делает странную вещь. Начинает смеяться. Смеется, громко икая. Смех на грани истерики. Не понимаю, что с ней. Но смех заразительный. Я улыбаюсь, улыбка на лице вызывает страшную боль, и я погружаюсь в дремоту.

Когда я прихожу в себя, ее уже нет.

Позже появляется медсестра с огромной иглой. Она смеется, когда видит мой испуг, и машет рукой успокаивающе.

— Лекарство! — выкрикивает она на ломаном английском языке и показывает на бутылку капельницы. — Хорошо для вас. Да?

— Где я?

Она вставляет иглу в трубку и удовлетворенно кивает, когда лекарство начинает поступать в систему.

— Пожалуйста… Где я?

— Да-да!

Я слежу за желтоватой струей, которая медленно перемещается в капельнице и растворяет боли и вопросы.

3.

Мак-Маллин снова наносит мне визит в середине дня. Мази и морфин снимают боли, но кожа жутко чешется, а морфин превращает мозг в жидкий суп, в котором плещутся мои мысли.

— О-о! Ты выглядишь гораздо лучше! — восклицает он.

Лжец.

Он придвигает стул к кровати.

Я пытаюсь сесть. Кожа на два размера меньше, чем надо. Несмотря на то что наркотическое опьянение должно привести к полному безразличию, я не могу удержаться от стона.

— Это пройдет, — успокаивает он. — Доктор заверяет, что ожог поверхностный.

— Когда я поеду домой?

— Как только будешь в состоянии.

— Я не узник?

Он смеется:

— Все мы, конечно, узники. Но ты не мой узник.

— Мне надо кое-что обдумать.

Он проводит пальцами по серебряным волосам:

— Ты никогда ничего не делал необдуманно, Бьорн?

— Я поступаю спонтанно. Иногда. Где Диана?

— Диана? — Взгляд его темнеет. Он замолкает. Открывает рот, но останавливается.

Я пытаюсь прочитать его мысли по выражению лица.

— Я знаю, что вы ее отец.

Он даже не отвечает. Похоже, ему надо подумать. Но наконец он говорит:

— Да. — Тихо. Словно вздыхает. Как будто он сам в этом не очень уверен.

— Это многое объясняет.

Он бросает на меня свирепый взгляд:

— Послушай! Она никогда ничего плохого тебе не делала! Она никогда тебя не предавала! Никогда!

— Она…

Он предупредительно поднимает руку.

— Больше не надо, — говорит он. — Сейчас. — Ему приходит в голову смешная мысль, лицо оживает. Губы шевелятся беззвучно, в улыбке. Зачарованный, я наблюдаю за сменой его внутренних декораций. У меня такое чувство, будто я подслушиваю, как привыкший к одиночеству человек ведет разговор сам с собой. — Мы с тобой два упрямых барана, Бьорн.

— Говорите только о себе.

— Ты не отдашь мне ларец, пока я не выложу то, что знаю.

— Мне не нужно то, что вы знаете, Мак-Маллин.

— А что же тогда?

— Истина. О ларце. О том, что внутри.

Он смотрит мне прямо в глаза и тяжело вздыхает:

— Это, друг мой, такой секрет, за который люди умирали.

— Иногда, — заявляю я, — вы ведете себя как герой мелодрамы.

Изумление на его лице переходит в веселый раскатистый смех. Оскорбления никогда на него не действуют. Для тех из нас, кто любит защищаться при помощи иронии и сарказма, это очень неудобно.