Разорвать тишину

До прибытия в Смоленск, в маленьком прокуренном купе молодой начальник этапа, в накинутой на плечи шинели, полночи пытался сочинять стихи вместо рапортов. Юности свойственно идеализировать свои чувства. Привычные слова казались молодому человеку слишком бедными для его любимой, поэтому он часто перечеркивал торопливые строки, шаркал под столом ногами и подолгу смотрел в темное окно. Ему представлялось, как далеко-далеко, в спящем городе, его невеста у себя в комнате тоже смотрит в окно и пишет на стекле его имя…

Полночи молодой командир пытался отразить свою нежность на бумаге. Молодость еще не знает, что любовь не надо выплескивать в никуда, ее надо в полной тишине хранить в себе, как в закрытом сосуде, расходуя только на тех, кого любишь. Тогда ее хватит надолго… Ведь, пытаясь обнять весь мир, мы так широко расставляем руки, что в наши объятия, проскакивая, не попадают даже те, кто стоит рядом.

Когда паровоз, маневрируя на стрелках, потянул состав в тупик, молодой человек заторопился. Он спрятал листки с недописанными стихами в карман галифе, надел портупею и достал из-под полки опечатанный портфель с учетными карточками ссыльных. Толстый, запечатанный сургучом конверт с сопроводительными листами на высылаемых в Иркутск никак не влазил в планшетку с общими документами этапа, поэтому молодой командир просто спрятал его во внутренний карман шинели.

Мозаика событий собирается из фрагментов, каждый из которых сам по себе ничего не значит. В заброшенной фактории, у топкого берега Оби, усталый, заросший черной щетиной уполномоченный не решился докладывать начальству, что задание невыполнимо, и при составлении отчета сознательно допустил ошибку купцов Елизаровых. Совсем в другом месте, в другое время, другой человек, облегчая себе работу, внес фамилии административно высылаемых в общие списки ссыльных по директиве паспортизации и запечатал сопроводительные в отдельный конверт. В этих двух событиях не было ничего, что несло бы прямую угрозу инженеру, маленькому Саньке или женщине в желтом вязанном берете, но молодой начальник этапа, не желая никому из них зла, все-таки связал ниточки случайностей в один узелок, забыв о конверте во внутреннем кармане своей шинели.

Если бы этап формировался в Минске, конверт наверняка попал бы в нужные руки, и жизненные пути разных людей не пересеклись бы в маленькой точке заболоченного устья Назино. Но формировка этапа шла по ходу движения, паспортизация проходила по всей стране. Вагоны постоянно отцепляли, прицепляли к другим составам, конвой менялся, и только когда на горизонте показались темные отроги Уральских гор, эшелон пошел без остановки.

В жарко натопленной караулке, на пустынной, утопающей в снегах станции под Пермью, усталый старшина, принимая этап, спросил прежнего начальника караула:

— Слушай, командир, напротив этих фамилий написано — «сопроводительные

прилагаются». Какие сопроводительные, где они?

— Не знаю, — пожал плечами начальник караула. — Мне никто ничего не передавал. Посмотри по подписям.

— Черт его знает, что они там, в Минске, намудрили. Ладно, принял, расписываюсь, — вздохнул старшина. — В Тобольске сдам как есть, а потом пусть сами разбираются, если это важно… Кстати, как там в вагонах? Блатные воду не мутят?..

* * *

Ранним солнечным утром, за Нижним Тагилом, когда эшелон, клубясь дымом, пересекал заснеженные леса перед западными склонами Уральской гряды, случилось первое чрезвычайное происшествие. К тому времени жизнь в вагонах как-то наладилась; люди, те, кто не замкнулся в призрачном мирке своего одиночества, начали общаться друг с другом, а в отсеках, где собрались бездомные, уже тихо и въедливо травили самых слабых. Так было и так будет всегда, стоит только людям оказаться в условиях, где каждый выживает за счет соседа. Редкие вкрапления «административных», которые по неопытности сели в те купе, теперь жались по полкам, задвигая свои чемоданы и мешки подальше под ноги. Под голодными взглядами свой собственный кусок хлеба приходилось есть как украденный, и совсем плохо было тому, кто так и не научился говорить «нет».

В эшелоне собрались те, кого государство не пожелало видеть своими гражданами. Сразу от входа три купе подряд занимали верующие: бородатые мужчины и тихие неприметные женщины в темных платках. При встречах возле туалета с другими ссыльными, они сразу опускали глаза и, шурша юбками, быстро исчезали в своих отсеках, занавешенных простынями. По вечерам из-за простыней слышалось печальное церковное пение. Казалось, что внешний мир не имел для верующих никакого значения, они жили в своей вселенной, еще более замкнутой, чем у погруженных в прошлое одиночек, таких, как женщина в желтом берете. Их эмоции подчинялись каким-то другим законам. Несколько раз Вера с удивлением замечала во взглядах женщин затаенную радость, словно они, в отличие от других, наоборот, возвращались из дальней ссылки домой.