Разрешаю себя ненавидеть (СИ)

А что было между нами? Любая девушка, мечтающая о том, что ее любовью будет принц на белом коне, могла бы сказать, что я больная, ненормальная, извращеннка, не понимающая толку в любви. Я была бы с ней согласна, почти. И все же я придерживалась другого мнения. Я приняла то, что люблю Ирвинга, а также то, что он не достанется мне просто так, хотя и не знала причин этого. И все же она была, пусть Ирвинг не говорил мне о своих причинах держать нас на расстоянии. Я видела, что каждый раз, когда он уходил от меня после близости, то ненавидел нас обоих. Вот именно это резало по сердцу больнее всего. Меня разрывали на куски не понятные и противоречивые чувства, и его нерешительность делала выбор этих отношений мучительнее.

Одним из правил игры было то, что мы об этом не говорили. Мы могли спорить о том, какой фильм будем смотреть вечером с малышней, утверждать друг другу, что Limp Bizkit хуже Linkin Park, до хрипоты решать, где отмечать Новый год. Но о происходящем между нами, мы не говорили никогда — табу, наложенное скорее Ирвингом, чем мной, но я как всегда поддалась на это. Родители уже перестали пугаться нашим ссорам и обращать на них внимание, а начали шутить по этому поводу. Это было хорошо, если не догадывались они о том, что происходит под самым ихним носом, скорее всего никто не догадывался.

— Начиная спор, они потом ищут для него тему, — смеялся отец, говоря это маме. А я все никак не могла понять, почему мама, которая всегда знала, когда я лгу, не видела наших с Ирвингом настоящих переглядываний. После той первой ночи я все боялась, что она просто взглянет на меня и ей станет ясно, как я изменилась за одну ночь, и престала быть девушкой. Но нет, она рассказывала о том, как они съездили в Лондон, показала те вещи, что купила именно для меня и как им было весело выбирая все это. А я сидела, сжав колени и сцепив пальцы, боясь, лишний раз дыхнуть, или нервно глянуть в сторону Ирвинга. Мне казалось, хватит любого взгляда или движения, чтобы выдать нас с головой. А Ирвинг выглядел таким веселым и беззаботным, что вполне можно было поверить, что вчера вечером посмотрев телевизор, мы разбежались по своим комнатам, и больше ничего не было.

После того, как я поняла, что не будет ни наказания, ни разоблачение, все вошло в свою странную, одновременно старую и новую колею. Мы ссорились и устраивали тайные встречи, в этом была наша гармония. Так прошел ноябрь, мне исполнилось 17, и Ирвинг перестал себя винить за то, что лишил меня девственности. Как всегда это я поняла сама, а не услышала от него. Я так хорошо научилась угадывать и распознавать настроение на его лице, что практически всегда знала, о чем он думает в ту или иную минуту. Только вот когда он думал о прошлом, я не могла ничего понять. Эти чувства и темы были самыми запретными. Но я не касалась ни тех, ни других интересующих меня тем. Возможно, тогда был такой момент, что меня это практически устраивало.

Во мне боролась одновременно страсть к нему, которой я раньше не знала, и которую могла утолить, лишь рядом с ним. А также со своей совестью, которая время от времени давала о себе знать. Это бывало так: сегодня мне все равно и я готова отдаваться ему, завтра, я мучимая сомнениями, словно всплываю на поверхность волн, чтобы глотнуть воздуха, и понять, куда я двигаюсь. Совесть говорила мне о том, что я поступаю не правильно, позволяя ему, да и себе тоже, эту странную, неискреннюю близость. Но все аргументы разлетались в пух и прах, если я видела Ирвинга, и его глаза при виде меня горели. Мы словно говорили друг другу — я скучаю, но по-особенному, и не знаю, какой бы еще девушке этого хватало.

Наш второй раз был совершенно спонтанным. Тогда я еще не готова была поверить, что позволю себе такую вольность, как вести сексуальную жизнь с Ирвингом, и не просто позволю, а еще и буду нею наслаждаться. Но разум думал об одном — разум решал по-другому.