Разрешённые и неразрешённые диссонансы

Так они и стали жить вместе: крот, кротчиха, пять кротчат и остроклювый птенец, который, надо заметить, рос не по дням, а по часам. Через некоторое время пасынок уже не помещался в лабиринтах приёмных родителей. Он вылез на поверхность земли, но старался держаться норки, из которой ему поставляли питательную снедь: жирных червей для силы, роста и ума, а так же сладкие коренья на десерт для пронырливости и остроумия.

Семейство кротов не жалело сил на прокорм мощного наследника, даже маленьких кротчат привлекали к труду для пропитания их наречённого брата.

– Авось, он когда-нибудь спасёт нас от самого филина, – размышлял отчим, который частенько любил пофилософствовать.

– Не нравится мне всё это, – парировала жена. – Ты послушай, о чём он говорит с нашими родными детьми! О каком-то небе, о каком-то солнце! Уж не еретик ли?

И вот отчим решил серьёзно поговорить с приёмным сыном, высунув голову из-под дёрна.

– Здравствуй, папа! – радостно сказал птенец, хлопнув отросшими крыльями.

– Как ты узнал, что это я? – поразился крот.

– Я тебя вижу, отец!

– Хм. То есть как это? Чем?

Отчим слышал, что у надземных существ есть ещё одно чувство восприятия – зрение. И что оно, это самое зрение, является чем-то волшебным и непостижимым. Но чтобы такой паранормальный феномен был тут рядом, да ещё у его пасынка, которого он сам вскормил и воспитал – в это верилось с трудом. Уж не врёт ли? Вот он и решил исследовать эту тему до самого дна, так сказать, до самых корней, как он любил выражаться, чтобы, если что, разоблачить лгунишку.

– Объясни, как это – видеть? – уточнил крот свой предыдущий вопрос, слишком расплывчатый и эмоциональный.

– Я не знаю, папа, – растерялся пасынок. – Просто различаю твой облик. И не только твой…

– А что ты говорил своим братьям о… как его? А вспомнил! О небе!

– Что оно бывает синее, иногда бирюзовое, а на закате огненно-багровое, как кровь…

– Свят! Свят! Свят! Что ты говоришь – кровь!!! Ты хоть знаешь, что это такое?

– Знаю, папа.

– Откуда?

Приёмный сын рассказал кроту, как на днях к нему спустился молодой орёл и пригласил его полетать и поохотиться. Выкормыш кротов долго бил крыльями, пытаясь взлететь, но поднимался над землёй не выше чем курица, преодолевающая невысокий забор. Да, всё достигается упражнением, которого был лишён наш герой. В насмешку новый товарищ бросил к ногам неумейки убитую мышь.

– И это называется орёл? – крикнул он презрительно напоследок, и перед тем как взвиться ввысь добавил. – Ты просто жалкий курёнок!

Пасынок рассказал, как он съёл эту мышь и узнал, что такое кровь.

– Ничего вкуснее до этого я не пробовал, – добавил он.

– Так ты орёл?! – отчаивался отчим.

Приёмный сын, извиняясь, заверил воспитателя, что попробует преодолеть свою природу, а если не удастся, то, во всяком случае, моральные нормы и сыновний долг он будет блюсти неукоснительно.

На этом и разошлись. Никогда больше крот не высовывался из норки. Лишь перед самой смертью показался его носик и из-под земли – он хотел попрощаться с орлом, когда-то его любимым воспитанником. Надо признаться, что там, глубоко, в обществе кротов, воспитатель орла постепенно прослыл гением, уникумом, великим дрессировщиком кровожадных птиц. Он стал лауреатом всевозможных премий, состоявших из приношений всякой всячины: великолепных сушёных гусениц, изумительных куколок капустницы, восхитительных ножек медведки! А мокрицы! А опарыши! В общем, у любого слюнки потекут!

– Я слышал, ты стал философствовать, сынок? – спросил крот слабым голосом.

– Да, папа.

– Ты весь в меня! – прослезился папаша. – Я ухожу, и хочу сказать тебе напоследок: копай глубже, сынок… в самые недра… – Это были его последние слова.

С тех пор прошло много времени. Возмужавший орёл, так и не научившийся летать, приобрёл довольно широкую известность, главным образом, среди пернатых. Он любил размышлять о свободе, и на его лекции слетались птицы самых различных семейств.

На этот раз в первых рядах толпились воробьи. Их чириканье сразу же прекратилось, как только лектор открыл клюв, чтобы поведать народу истину. Чуть подальше прервали своё воркованье голуби. Сороки сидели на ветках, затаив дыхание. Даже филин навострил уши, спрятавшись в кустах – он боялся спугнуть многочисленную аудиторию, которая являлась его потенциальной пищей. Мало того, залётный ворон-философ проделал тысячу вёрст, чтобы послушать местного певца свободы. Одним словом, популярность была бешеная.