Разрозненные страницы

А тогда пианисты-гастролеры могли быть направлены в города, где не было ни одного рояля (после войны). В городе могли расклеить афиши с именами одних актеров, а прислать туда совершенно других. Возникали страшные скандалы в местных филармониях; денег нередко артистам не платили не только в поездках, но и в Москве, где на кассу эстрады за долги налагался арест. Бывали совершенно трагические положения, когда никто ни за что не отвечал. И нужны были огромные деловые и творческие усилия, чтобы вызволить эстраду из этого страшного финансового провала. Количества ревизий и проверок за все годы не счесть.

После того как наш театр не вернулся в Москву и продолжал гастролировать, я просила Министерство культуры отозвать меня для работы во фронтовых бригадах. Театр не отпускал. Но вот наконец приказ – меня отозвали.

В Москве концертов было мало. Составлялись небольшие бригады, которые обслуживали санбаты, выезжали под Москву, в Волоколамск, подо Ржев. Ведало этим Министерство культуры, иногда – отдел эстрады по военно-шефской работе. Потом театры стали сами организовывать фронтовые бригады. К этому времени многие наши товарищи побывали на фронте. Были и трагические судьбы. А бригады все ехали и ехали. Слава богу, все дальше и дальше от Москвы, а то ведь можно было до линии фронта пешком дойти.

В Тулу мы ехали на машинах. С нами был один из замов председателя Комитета по делам искусства – Попов. Выступали в городе, в офицерском клубе. В концерте участвовали певцы из театра Немировича-Данченко (Гольдина, Хромченко), из оперетты (Регина Лазарева) и другие актеры. После работы всех повезли ужинать в гарнизон. Поесть-то надо: ведь война, еды нет.

Мы вышли после концерта последними – я, Гольдина и Регина Лазарева. Машина стоит. Мы сели. Кругом темно. Куда нам ехать? Шофер тоже не знает. Мы решили ждать – авось кто-нибудь вспомнит, что нас забыли.

Пока мы раздумывали, издалека послышался гул самолетов.

– Вылезайте из машины, бегите в дом, – сказал водитель.

Темнота. Куда бежать? Взялись за руки, вбежали в какой-то подъезд. Темно. Встали рядом. Гул так близко, прямо над головой. И вдруг отвратительный визг летящей вниз бомбы. Через секунду – удар. Все дрогнуло. Сейчас будет взрыв. Мы обнялись, прижались друг к другу, стоим. Взрыва нет. А мы все стоим и ждем. И вдруг в тусклом свете, упавшем из окошка, выходящего в подъезд, видим на полу множество маленьких белых котят. Они сидели, ползали около наших ног, как будто им с нами не так страшно.

Потом, когда нас нашли, так никто и не объяснил, отчего не взорвалась наша бомба. Оказывается, так бывает. А мы были здорово испуганы. И только присутствие белых котят ободряло нас. С тех пор много лет, встречаясь друг с другом, мы вспоминаем эти минуты в темном подъезде с белыми котятами.

Иногда я, как старый солдат или как поэтесса Юлия Друнина, хочу надеть свои медали или знаки отличия, которые товарищ Гречко всегда давал мне за шефскую работу, и рассказать что-либо страшное о том времени, вспомнить о чем-то значительном, произвести впечатление. А в памяти встает осенний день, приезд в Брянск, вернее, перелет из авиационной части, где мы выступали накануне.

На небольшом военном аэродроме БАО, который перегонял свои машины в Брянск, нас погрузили в самолет, и мы благополучно прибыли в город. Это было почти на другой день после освобождения Брянска нашими войсками.

Когда мы с аэродрома подъезжали на машине к Брянску, меня поразила открывшаяся взору картина. Еще недавно к городу вела длинная аллея стройных тополей. Сейчас по обе стороны дороги торчали пни и лежали нежно-зеленые круглые стволы деревьев, аккуратно спиленных на одном уровне и упавших ровными рядами, как столбы. Я потом узнала у шофера: когда шло наше наступление, деревья мешали немцам бить из орудий по наступающим, и аллея упала, срезанная, как косой.

В военной Москве

В нашем доме убежища не было. Это тем более странно, что дом был построен перед самой войной. Жили там актеры МХАТа, Большого театра, театра В.И. Немировича-Данченко. Не знаю, кто был заказчиком и как это делалось.

Когда началась война и ежедневные налеты немцев на Москву, на крыше нашей пятнадцатиэтажной башни поставили зенитную батарею. Она охраняла небо над нами, а немцы старались попасть в наш дом, чтобы погасить батарею.

Когда завывала сирена, многие спускались вниз, в квартиру управдома Пайкиса, считая почему-то, что там безопаснее. Однако другие предпочитали оставаться у себя дома. Пайкис и его жена разрешали всем приходить к ним, сидеть на стульях, на скамейках, просто на полу, были очень внимательны, давали напиться ребенку и т. д.

Единственный человек никогда не выходил из своей квартиры – это Владимир Иванович Немирович-Данченко. К нему приходили, просили, требовали. Даже дирекции театра он не уступал.