Разрозненные страницы

Потом Игорь Эммануилович сказал, что он рад, что К.Т.Т. работает у него. Он сказал об этом всего несколько слов, но они меня обрадовали, и потом я всегда их помнила:

– Когда я зову старейших на совещание, я всегда приглашаю К.Т.Т. Он настоящий энциклопедист.

К.Т.Т. было тогда тридцать два года. Как давно это было! После прошла вся жизнь. И многие друзья, не найдя чего-нибудь нужного им в энциклопедии, советовали друг другу:

– А вы позвоните К.Т.Т. Если уж он не знает, никто вам не ответит.

Характер у него был ужасный. Доброта соседствовала со страшной вспыльчивостью. Гнев и даже ярость – с беззащитностью. И я, человек долго самостоятельный, привыкший сам решать вопросы жизни и распоряжаться собою, поняла, что тут ничего не поможет. Кто-то, наверное, должен был в корне сломать себя. И это пришлось сделать мне.

Его доброта и благородство уживались с жестокостью и упрямством. Если ему случалось обижать меня, я могла бы биться головой о стенку, он, даже слыша стук, не посмотрел бы в мою сторону. А через несколько часов мог подойти и сказать:

– Ну, хорошо, я тебя прощаю.

Когда я стала немного умнее, я поняла, что этот человек сделан по неизвестной мне модели и надо хорошенько изучать и исследовать такую систему.

Мы никогда не расставались, кроме служебных командировок. Когда я уезжала на гастроли, он мне говорил:

– Чтобы каждый день было письмо. Читать я его, может быть, не буду, но чтобы оно лежало у меня на столе.

Сам он не писал мне почти никогда. За всю жизнь я накопила шесть писем. Я же при всем моем отвращении к писанию писем писала ежедневно, зная, что это ему нужно.

И вот так, как человек никогда не может привыкнуть к прекрасному зрелищу, видя перед окном море, или шагая в лесу и глядя на вершины сосен, или в горах восхищаясь очертаниями склонов и облаков над хребтами, так я всю жизнь, каждый день ощущала счастье, что могу слушать его, слышать его, смотреть на него. Сентиментальности ни у меня, ни у него не было никогда. Можно было иногда за целый день не сказать друг другу ни слова, если он работал не один или я была занята, – это не имело никакого значения.

Во всем свете нельзя было найти человека, который был бы более нужен и важен. Среди дня я могла подойти и принести ему стакан воды. Он пил, даже не удивляясь, почему я догадалась, что он хочет пить. Я знала, что я самый счастливый человек на свете.

Боже мой! Какое количество бед, огорчений, неудач, оскорблений мы перенесли в нашей жизни! Сколько страшного, непреодолимого! И каждый день, зная, что я увижу его, я радовалась заново.

Мы всегда ходили, как дураки, держась за руки. Сейчас это принято, а тогда – нет. А уж пожилые – это просто глупо. Но такая была привычка.

И вот мы идем в тяжелый военный день. Так тяжело на сердце, так безвыходно, а К.Т.Т. говорит:

– Вот представляешь, так через несколько лет будем мы с тобой идти по Парижу и будем смеяться.

И когда много лет спустя мы шли по Парижу, я держала его за руку и вспоминала это предсказание. И мы смеялись, сидя на беленьких стульчиках перед Лувром, и заплатили их хозяйкам-старушкам несколько франков, которых было у нас так мало.

Алексей Николаевич Толстой

Много раз я упоминала об Александре Николаевиче Тихонове, который в разные годы моей жизни был то близко, то далеко. Жил он то в Ленинграде, то в Москве, то его нигде не было. Тихонов, по-моему, и познакомил меня с Алексеем Николаевичем Толстым. И это было знакомство на всю жизнь. С Александром Николаевичем я в первый раз поехала к Толстым в Детское Село.

Это я впервые ехала на бал. Конечно, и в Москве бывали и встречи и танцы, но вот так – на Новогодний бал, да еще костюмированный, да за город, я ехала в первый раз. Ехали поездом. Много народу ехало и шло в дом Толстых. Мы еще в поезде встретились с кем-то из друзей.

Дом просторный, полон гостей. Шубы навалены в прихожей одна на другую. Потом уже раздевались в детской и складывали, по-моему, на Митю в кроватке. Было шумно и необыкновенно весело. Тут оказались самые разные люди разного возраста: и старый академик Щуко, и самый молодой Ираклий Андроников, которого потом я встречала всю жизнь.

Был настоящий бал: и музыка, и танцы. Красавица Наталия Васильевна Крандиевская – поэтесса, жена А.Н. Толстого – сидела за столом как царица, с голубыми глазами на прекрасном лице…

С тех пор отношения с Алексеем Николаевичем стали близкими. Он человек был простой в обхождении. Потом, через много лет, я подумала, что, может быть, все графы такие, когда познакомилась еще с одним – А.А. Игнатьевым, советским военачальником, автором известной книги «Пятьдесят лет в строю». Мы у него обедали. Обед готовил он сам и сказал, что по призванию он повар, а судьба привела ему быть генералом. Его жена, приехавшая с ним из Парижа, сидела за столом и улыбалась. Алексей Александрович подавал бараний бок с кашей. Если бы не он, я бы сроду не попробовала этого блюда из классической литературы.