Разруха

«Дорогой папочка!

Надеюсь, ты нашел и перелистал „Бриллиантовую сутру“. Если нет, знай, что это потрясающая вещь, я просто завидую, что ты еще ее не прочел. Я задержалась с ответом на твое предыдущее письмо, потому что жизнь в Америке совсем не легка, особенно для тех, кто родился и вырос в Болгарии. Мне так много еще нужно усвоить, свыкнуться со столь многим, что времени совершенно не хватает. А хочется тщательно все взвесить и обдумать, когда это касается тебя. Наверное, ты задаешься вопросом, почему я так упорно и беззастенчиво вмешиваюсь в твою жизнь? Не стану тебя щадить — мне было больно видеть тебя таким опустившимся, ненужным, скитающимся в пустоте, словно забытым всеми. Даже нами, твоими дочками, даже мамой. Я хотела утешить тебя, помочь найти свой дом, свою, как ты говоришь, обитель. Ты этого заслуживаешь, я тебя не жалею, я действительно тебя люблю. Я надеялась, что смогу указать тебе путь — для всех нас, остальных, это долгий путь десятков перерождений, драгоценное усилие достигнуть совершенства. Но единственно ты среди всех нас, остальных, оказался в конце этого пути, в шаге от конца быта, мелочности, страдания, пыльной самсары[43] — там, где начинается недосягаемая свобода. Почему же ты не желаешь стать свободным, папочка?

Я безрадостно рассуждала о твоем сопротивлении и пришла к выводу, что не лень и не страх потерять нас, „которых Господь тебе позволил любить“, причина твоего нелегкого выбора. Дело в другом. Для того чтобы достигнуть просветления, человек должен отказаться от своей индивидуальности, от собственной личности, от своего Я, как бы он сам себе ни нравился. Эгоизм упорного стремления задержаться в поле видимого, остаться самим собой восторжествовал — даже на фоне твоего саморазрушения и житейского поражения. Просто ты неистово боишься потерять защитный покров своего ума, ты вцепился, что есть сил, в свою сущность, а ведь она иллюзорна, это всего лишь форма игры, и даже не желая этого, ты все равно когда-нибудь сбросишь этот покров. Пора уже повзрослеть, папочка.

Твоя Мила».

Я допил свою рюмку и доел увядший салат, который сам себе нарезал. Время шло к пяти часам утра, рассвет запаздывал, но темень за окном уже разбавлялась светом, как жидкость.