«Моя умная и непокорная девочка, наверное, расстояние (только в разлуке и на расстоянии вещи выглядят совершенными) навело тебя на мысль ввергнуть меня в тоску таким красивым образом. Если перерождение действительно существует, если природа хранит нас, шлифует и неумолимо ведет к перерождению и продолжению, то я, наверняка, самый незначительный и молодой
дух из всех вас, моих любимых. Всех, кого Бог позволил мне любить. Я отдаю себе отчет в невоздержанности своих чувств, в низменности некоторых своих помыслов, легкомысленности и бесплодности отдельных поступков — просто я не тот, за которого ты меня принимаешь. Что же касается моего странного умения покидать собственное тело и созерцать величие и необъятность пустоты, как выразился бы лама Шри Свани, то, предполагаю, это — плод моего внутреннего восприятия свободы, или, что вернее, — форма обычного человеческого таланта. Так, одним, в отличие от других, удается с легкостью научиться игре в шахматы или рисованию, третьи, в отличие от четвертых, становятся хирургами или альпинистами. Просто мне генетически дано такое, действительно необычное, свойство ума. Ты права лишь в одном: само это состояние легкости и независимости, растворение в пустоте вызывает у меня смутную тревогу, какое-то необъяснимое сопротивление. Я ведь гедонист, любитель удовольствий, а сопротивляюсь этому предчувствию счастья. И почему, спрашивается? Может, из-за непреодолимой лени? Или из страха, что могу вас покинуть? Всех вас, подаренных мне Богом, для того, чтобы я вас любил!На это письмо Мила мне не ответила, ее укоризненное молчание было наказанием, проявлением насилия. Я ждал целых полгода. Мои мысли и жизнь были заняты другим, но подсознательно, глубоко в себе, я продолжал ждать, словно мог вдруг узнать о себе все или Мила могла вдруг к нам вернуться. Навсегда.
За истекший год Боян нашел себя. Оказалось, он был рожден для того, чем обременил его Генерал, — делать деньги. Неожиданно для себя он понял, что если бы социализм поощрял смелость и различие людей, если бы поддерживал их самовыражение, а не инертность и леность подчинения, то вместо напрасных потуг на ниве кино и хриплых песнопений «под Высоцкого», он давно бы мог раскрыть свое предназначение.
Его уверенность росла с каждым днем. Он с удивлением убедился в том, что у него комбинаторный всеохватывающий ум, что ему присуще умение балансировать на грани между порядочностью и цинизмом, между мнимым промедлением и молниеносной скоростью принятия решений, лежащих в основе любой доходной сделки. Он дальновидно чуял выгоду на расстоянии, как чует кровь акула, и блестяще превращал самые запутанные ситуации в успех и прибыль. Боян не просто делал сумасшедшие деньги, он еще и развлекался, отдаваясь наслаждению риском. «Риск — самая удивительная часть нашего выбора, в нем сокрыто таинство жизни, — думал подчас Боян, — риск — щекочущая радость бытия».
— Н-не п-понимаю, я с-совсем тебя н-не понимаю, — заикалась Мария за десертом в ресторане «Рила» в курортном комплексе «Боровец», — зачем тебе вся эта кутерьма, зачем ты это делаешь?
— Я никогда раньше не чувствовал себя свободным, — попытался он выкрутиться, хоть на самом деле сказал чистую правду.
— Разве только богатый свободен?
— Ты никогда не замечала… если ребенку что-нибудь запретить, если отнять у него любимую игрушку, он будет стремиться заполучить именно ее.
— Ну, и что?