Разрушение храма

Я сел за стол, вынул из чемодана пачку чистой бумаги и принялся за сценарий, хотя абсолютно никакого понятия еще не имел тогда об этом высоком жанре советской литературы. «Чем, думаю, черт не шутит? Не одни же боги, в конце-то концов, обжигают горшки и пишут киносценарии. Ведь сделал же я повесть, которая понравилась ему, человеку, избалованному всей мировой литературой и драматургией? Ведь поверил он в меня… Так почему же, на самом-то деле, я сам в себя не могу поверить?.. Могу или не могу?.. Могу. И все, и точка. Хватит вешать лапшу. Через два месяца кладу ему на стол сценарий».

3

А может быть, начать с того, как мне досталась эта моя повесть — будущий «шедевр» советской кинодраматургии?

Как я сначала прошел ее всю пешком по тайге? Каждую строчку ногами. От первой до последней, а?

Как мы загибались полтора месяца в северной Якутии без рации. Как три недели жратвы не было ни грамма. А зима на носу. А у нас девчонка беременная на руках. А муж ее, мужчина двадцати одного года, взял и кончил себя. Запсиховал и кончил, а жену свою беременную нам оставил. И как мы две последние недели тащили ее на себе. А она без памяти. А жратвы нет ни грамма… И как нас потом под суд отдали за то, что у нас, мол, в отряде человек погиб. За то, что мы рацию в тайге якобы бросили. Я говорю: она же испортилась! А следователь мне и говорит: а вы бы ее принесли с собой, испорченную, тогда бы и обвинение в том, что вы ее халатно потеряли, было бы снято.

Меня из-под следствия, конечно, редакция освободила. Как говорится, братья-журналисты выручили из суровых объятий богини Фемиды. Потому что в маршрут этот я ходил не как геолог, а в качестве корреспондента, репортера, чтобы потом, после всего увиденного и услышанного, написать в свою газету серию репортажей о том, как были найдены в Якутии алмазные месторождения.

Ну, а на севере, знаете как? Вылезли мы из тайги вдвоем с Жоркой Гребенюком, начальником отряда нашего поискового, с девчонкой беременной на руках, а у нас спрашивают: а четвертый где?.. Где, где — к верхним людям ушел, говорим, вот где.

А тут еще девчонка наша беременная по глупости по своей бабьей наболтала про нас, что мы с Жоркой насмехались над ее мужем, что, мол, это мы виноваты в его гибели. (Ее, конечно, винить за это нельзя. Она тогда в таком состоянии была, что ее сразу в психиатрическую больницу забрали…) Ну, а мы с Жоркой, дураки, конечно, подшучивали немного в маршруте над ее Петриком — смешной был такой парень, мордатый, хозяйственный, скопидомистый. А уж пожрать любил! Целого поросенка мог за один присест убрать…

Ну, а когда забарахлила наша рация, когда сбились мы с пути и поперли совсем не в ту сторону (тут еще дожди пошли некстати), когда консервы стали к концу подходить, Петро наш стал без еды психовать. А тут еще выяснилось, что жена у него беременная. А женщине в такое время, конечно, питание особое нужно, сами понимаете. А мы ягодки по болотам собираем. И идти из-за нее во всю силу не можем. Да и с маршрута сбились — нас самолет в одном месте ищет, а мы совсем в другую сторону прем.

Жорка Гребенюк, начальничек наш, когда узнал про эту беременность, сразу Петрику: «Ты чего же, говорит, здесь наработал, а?»

Петрик оправдывается: «Это, говорит, не здесь, это еще дома».

«А если еще дома, так зачем же ты беременную бабу с собой в тайгу потащил, а?»

«А я откуда знал, что она беременная? — защищается Петрик. — Она сама об этом только здесь узнала!»

«Ах, ты не знал! — говорит Жорка. — Вот в чем дело. Младенец невинный!»

Одним словом, рассказала про все эти дела наша Кланя, Петрикова жена (когда мы ее из тайги вынесли), одной своей подружке. Та — другой, а прокурор — он вот он, рядом стоит.

Вот этот самый прокурор и спрашивает у Жорки:

— Гребенюк, — говорит, — согласно показаниям вдовы рабочего Петра Кривулина, было у вас по отношению к нему в маршруте рукоприкладство?

— Было, — говорит Жорка. — Было один раз, когда мы узнали, что Клавка беременная.

— Подтверждаете? — спрашивает прокурор у меня.

— Подтверждаю, — говорю я.

— Гребенюк, — спрашивает прокурор, — признаете, что высмеивали покойного Кривулина во время маршрута?

— Я его не высмеивал, — говорит Жорка, — я ему только говорил, что он жрет, как боров, а консервы на всех считанные!

— Произносили слово «боров»? — допытывается любознательный прокурор.

— Произносил, — говорил Жорка.

— Так, — говорит прокурор и на меня смотрит: — Ну, а вы признаете, что высмеивали покойного Кривулина во время маршрута?

— Когда мы узнали, что Клава беременна, я сказал ему, что он похотливый мерзавец. Потому что он мог быть причиной гибели всего нашего отряда. Потому что из-за беременности Клавы мы двигались со скоростью черепахи, когда заблудились. А приближалась зима. А продуктов у нас не было…

— Постойте, постойте, — говорит прокурор, — не все сразу. Подтверждаете, что называли покойного Кривулина мерзавцем?

— Подтверждаю, — назло ему говорю я, хотя мог бы ничего и не подтверждать, потому что, может, я ничего такого и не говорил.

— Ну, вот и все, — приветливо так говорит нам прокурор.