Разрушенная

– Такая молодая, – она качает головой. – Но какие-то воспоминания после Зачистки у тебя остались?

– Точно никаких. Сначала я была как все Зачищенные. Попала в новую семью, и…

– Они хорошо к тебе относились?

– В основном да. Мама и моя сестра относились хорошо, хотя поначалу с мамой было непросто.

Она хмурится:

– Ты называешь эту чужую женщину мамой?

– Я стала Зачищенной. Они приказывали нам так делать.

– Прости. Это неважно. А потом?

– Ко мне начала возвращаться память. – Я снова замолчала. Ей не нужно знать про нападение на меня, про страх и ярость, преодолевшие запреты и вызвавшие из небытия Рейн: моя вторая половина являлась настоящей террористкой из АПТ, действующей по указаниям Нико и готовой на все, что он прикажет.

– И что ты вспомнила?

Я качаю головой.

– Извини. Вернувшиеся воспоминания касаются времени, когда я уехала отсюда и попала в АПТ. Та часть, которая была до, стерта.

У нее отчаявшийся, умоляющий взгляд.

– Но ты помнишь хоть что-нибудь обо мне? Об этих местах, о прежней жизни, неужели совсем ничего?

Что-то – я не знаю что – заставляет меня сказать нет. Хотя есть небольшие фрагменты, которые всплыли: эта кошка, свернувшаяся между нами. Игра с папой в шахматы и ладья. Как она сказала – из-за того, что в детстве я была левшой? Если так, то смогу вспомнить и больше. Или из-за того, что какие-то вещи знала Рейн? Самое страшное воспоминание – смерть папы – подавили и запрятали так глубоко, что оно не вернулось до смерти Катрана.

– Люси! То есть Райли. Что такое?

Качаю головой. Знает ли она, как он умер? Что виновата я? Не могу сказать этого вслух. Только не сегодня.

Смотрю мимо нее, обвожу взглядом помещение, в котором мы сидим.

– Это была моя комната? – спрашиваю я.

Она тоже отрицательно качает головой, и я чувствую облегчение. Она кажется настолько не моей. Наконец-то я угадала.

– Я поселила тебя сюда, потому что комната удалена от остальных девушек. Мне легче тебя навещать. – Она в нерешительности, но продолжает: – Когда-то она была моей. Давным-давно.

– Расскажи мне все, что не могу вспомнить, – прошу я. – Пожалуйста. Хочу знать все.

Стелла медлит, потом снова протягивает руку. Вроде пустяк, но мне так трудно протянуть свою, взять ладонь чужого человека и держать, когда ее глаза наполнены такой неистовой мольбой. Но я это делаю, и она снова крепко сжимает мои руки. Улыбается.

– Что ты хочешь знать?

– Все, с самого начала. Расскажи, когда я родилась. Где? Мой… – Запинаюсь. Я старалась не упоминать про него, потому что поняла – Стелле это неприятно. – Мой отец был там?

Она качает головой, губы сжимаются в тонкую линию.

– Его не было. Он редко появлялся там, где трудно.

Я пристально смотрю на нее, мне не терпится возразить, но я справляюсь с собой.

– Но ты, Люси, была самым восхитительным ребенком из всех появившихся на свет. – Она улыбается. – Я покажу тебе. – Поднимается, достает ключи из кармана халата. Подходит к одному из запертых шкафов. – Сюда я положила альбомы для тебя: фотографии и всякие вещи из той жизни, которые ты сможешь посмотреть. Здесь одиннадцать альбомов, по одному на каждый год. Почему бы нам не начать с первого прямо сейчас?

Стелла достает альбом, несет к кровати и передает в мои руки; я в нетерпении листаю страницы. Что ж, действительно: я была симпатичным, хорошеньким ребенком. Снимок за снимком – очаровательный младенец с пухлым лицом, в кроватке, смеющийся, с протянутыми руками; резвящийся в ванне; измазанный кашей. Постоянно веселый. Я что, никогда не ревела? Совсем немного снимков, на которые попала и Стелла тоже: у нее темные волосы, она улыбается, глядя на дочь. Время от времени на снимках появляются заретушированные места – кого-то удаляли. Кого не хватает?

– Почему здесь нет фотографий моего папы?

Она забирает и захлопывает альбом.

– На сегодня достаточно. Тебе нужно поспать. Завтра рано вставать, не так ли? – Стелла кладет альбом обратно в шкаф, снова запирает.

– Можно мне ключ?

Немного поколебавшись, она качает головой.

– Нет. Тебе надо отдохнуть. Мы их вместе посмотрим, хорошо? Спокойной ночи, Люси.

И выходит из комнаты.

Ладно.

«Уотерфолл – дурдом» – эти слова Мэдисон эхом звучат в голове. Тогда они мне не понравились. Это несправедливо. Ей ведь выпала ужасная судьба. Единственный ребенок пропадает в возрасте десяти лет, через семь лет возвращается Зачищенным и ничего о ней не помнит. Очевидно, что у нее были разногласия с папой. Мне надо выяснить, какие именно, что мне следует и чего не следует говорить о нем. Я вздыхаю. Внутри я чувствую потребность узнать о папе все, что можно, все, что забыла, и еще больше. Интересно, есть где-нибудь его фото?

Убираю Паунс с колен, иду через комнату к шкафу с альбомами и изучаю замок. Несколько поворотов заколкой для волос, и замок щелкает: сезам, откройся! Навык, полученный от Нико.