Разрыв. Этот длинный, длинный день

Он уже давно не спал и сейчас лежа на самой верхушке сеновала, вдыхал запах прошлогодней травы перемешанный с запахом, прошедшего ночью дождя. Ему, сугубо городскому жителю, который настоящих гусей и кур, вблизи увидел только совсем недавно, когда попал сюда, очень нравилось проводить время вот так - на лоне природы, лежа на спине, наблюдая за звездным небом и вдыхая ароматы скошенных трав, не задумываясь о службе, о войне и о возможной в связи с этим своей гибели. О том, что его в любой момент могут убить, думать вообще не хотелось. И он, как и все в его возрасте, предпочитал не морочить себе голову размышлениями на подобную тему. Где-то внизу под ним, попискивали копошащиеся в прошлогоднем сене мыши. И был еще какой-то посторонний звук. Сквозь закрытые веки он почувствовал чье-то постороннее присутствие и тихое дыхание осторожно поднимавшегося по приставной лесенке человека. Он сразу узнал эти осторожные шаги и это нежное и тихое дыхание. Они могли принадлежать только одному человеку на свете. Он улыбнулся, но глаза открывать не стал, претворяясь глубоко спящим. Наконец этот кто-то поднялся по скрипучей рассохшейся от времени лесенке и опустился рядом. Губы коснулись его щеки, а голос, нежность и интонации которого всегда сводили его с ума, прошептал:

- Вставай, засоня, а то пока ты спишь, донецкие уволокут твои пушки к себе.

- Не уволокут, - томно прошептал он в ответ, не открывая глаз. - Зачем они им?! У них лучше есть.

- Вставай, милый. Я уже с утренней дойки иду. Пистимея Макаровна хорошее молоко давать стала. Жирное и ароматное. Я тебе целую крынку принесла. На, вот, попей, - протянула ему Анна, глиняный кувшинчик.

- Ну, кому могла прийти в голову мысль назвать так корову?! - усмехаясь, поинтересовался он.

- Пистимеей Макаровной-то?! - со смехом переспросила она. - Да кому-кому?! Маме, конечно, кому же еще?! Это она из кино про тени, которые еще в полдень исчезают, такое имя ей дала за ее капризный характер и своеволие. То брыкается, зараза, во время дойки, то молоко вдруг перестает давать. В общем, Пистимея она и есть Пистимея.

Он поднялся на локтях и сел, прислонившись спиной к столбу, подпиравшему центральную стреху крыши. Приняв из рук любимой женщины глиняную посудину, он надолго приник к ее краю, делая крупные и жадные глотки. Она с интересом смотрела на него, улыбаясь своим, никому неведомым женским мыслям. Как известно, женщинам всегда почему-то нравится наблюдать процесс насыщения своих любимых избранников. Вот и она не отказала себе в этом удовольствии. Затем, видимо вдоволь насладившись зрелищем, ни с того, ни с сего, перешла в атаку:

- Ты еще на прошлой неделе обещал мне, что позвонишь своим родителям и расскажешь о нас...

От неожиданности услышанного, руки у него дрогнули, и он поперхнулся, да так, что тонкая струйка недопитого молока потекла у него по подбородку. Он поспешно сунул ей в руки почти опорожненный кувшин, а сам стал вытирать рукавом форменной рубашки с лица остатки молока.

- Что сразу закашлялся?! - с ехидной интонацией в голосе спросила Анна.

- Ничего, - буркнул он, сразу скуксившись, - просто молоко не в то горло пошло.

- От чего это так вдруг? - приподняла она бровки в деланном недоумении.

- Да, так, - сделал он неопределенный жест рукой.

- Так ты мне не ответил на вопрос: ты звонил или нет своим? - уже начиная хмуриться продолжила она свой допрос.

- Ну, звонил, - вяло ответил Стефан, чувствуя себя Штирлицем на допросе у доброго и улыбчивого, но с колючими зрачками глаз Мюллера, одетого в женскую юбку.

- Что значит твое "ну"?! - продолжала она наседать, глядя ему прямо в глаза.

- А то и значит, что звонил...

- Но ничего опять не сказал! Так?!

- Ганночка, милая, ну что ты так завелась с утра пораньше?! Ведь все так хорошо начиналось.

- Я тебе уже сто раз повторяла, что никакая я тебе не Ганночка! - взвилась она.

- Нашла к чему прицепиться?! Я же не возражаю, что ты меня Степкой, как дворового кобеля кличешь, хотя прекрасно знаешь, что я - Стефан! - перешел он в контратаку. - И, да! Я пока ничего не стал говорить родителям про наши отношения и планы, потому что сроки моей каденции выйдут только к октябрю месяцу, а до него еще всякое может произойти. Так, что нечего заранее пороть горячку.

- Что еще может произойти до октября?!

- Все может! Я, между прочим, на войне, а фронт, вон, в семи километрах отсюда!

- Что-то, раньше, наличие фронта на таком расстоянии не мешало тебе тискать меня по сараям! - съязвила она и резко отвернулась, явно намереваясь начать проливать влагу из глазных углублений.

Чувствуя, что срочно надо погашать разгоравшийся конфликт, он осторожно тронул ее за плечо. Она сначала дернула плечом, пытаясь избавиться от его прикосновений, но он опять, уже более решительно взялся за него своей крепкой рукой, и она начала сдаваться. Чтобы закрепить успех он начал успокаивать ее словами: