Разрыв-трава

— А эту яблоньку мой Антошка привез и посадил. Это еще когда на первом курсе учился.

— Сейчас он где?

— На опытной плодово-ягодной станции работает.

— Пишет?..

— Само собой… Советуемся друг с другом. Он по научной части собаку съел, все книжные премудрости постиг, но и я тут кое-что поднакопил, — Лучка постучал себя по лбу корявыми пальцами. — Вот заложим новый сад, раза в три больше этого, перетяну Антона сюда, станем вместе с ним нашу землю пытать-спрашивать, на что она способна.

— Пойду я, Лука Федорович…

— Не спеши. Я тебя сейчас свежим медом угощу. Куда тебе торопиться? Твой-то парень как живет?

— Живет, что ему… Пошел я.

Поспешно, будто боялся, что Лука остановит и снова что-нибудь спросит, Корнюха вышел из сада. А чего ушел? У Лучки, поди, и бутылка припасена, выпить бы с ним в холодке, поговорить о чем-нибудь, не о саде, тем более не о сыне. Расхвастался тоже… Советуется… Ну и советуйся на доброе здоровье. Его Назар тоже не хуже Антона. Инженер… Правда, по своей специальности работать не стал, зарплатишка не та, по торговой части пошел, миллионами ворочает. Живет, дай бог любому. Его не забывает… В месяц раз, в аккурат десятого числа приходят от него переводы. Ну, не пишет писем так что? О чем ему писать? Что жив-здоров и что все у него благополучно по переводам понять можно. Совета просить не будет, знает, что в торговле отец ни в зуб ногой, а всему другому, что жизни касается, давно научен, не шалопай, самостоятельный парень.

Из сада напрямую Корнюха пошел в магазин, купил бутылку «Московской». У ворот своего дома остановился, постоял, присел на лавочку. Совсем не хотелось заходить в духоту избы, сидеть одиноко за столом и дуть водку из давно не мытого стакана. Пойти к Игнату, что ли? Навряд ли он дома. Начальство, как же… Не шибко большое, правда, бригадир всего лишь, а ведь начальство. В председателях не удержался… Белозеров на его месте, по всему видно, крепко утвердился. В большой чести у районного начальства. Игнат у него правая рука. Это надо же!.. Вот чего бы никак не подумал. И оба в работе по уши увязли. Белозеров понятно, задурей давнишний, а вот что Игнату надо, почему он не отобьется от упряжи этой, в толк взять невозможно. Вообще Игната за всю жизнь раскусить не мог то ли он слишком умный, то ли с придурью? Был моложе, в полной силе, сычом сидел на мельнице, а теперь, когда уже и годы не те, и здоровье не то, топчется на работе от зари до зари, мало того, выходных не знает. Сегодня наверняка уехал на полевой стан… К Максиму идти не очень хочется. Его недавно в партии восстановили, и он, как Лучка, весь сияет от радости. Тут уж и вовсе непонятно, с чего возрадовался…

Засунув бутылку в карман поглубже, чтобы горлышко не торчало, все-таки пошел к дому младшего брата.

Максим, Татьяна и Митька были во дворе, стояли возле мотоцикла с коляской.

— Куда собрались?

— Хотели в лес поехать за грибами, да вот ехало отказало, — ответил Максим.

Митька, голый по пояс, копался в моторе, его спина лоснилась от пота. Занятый своим делом, Корнюхе он едва кивнул.

— Толкнем еще раз, — Митька взялся за руль.

Максим уперся руками в люльку, Татьяна в заднее сиденье, мотоцикл покатился, оставляя на земле узорчатые змейки следов. Митька опустил сцепление, и цилиндры стали торопливо хлюпать, но мотор не заводился. Максим толкал, багровея от натуги, нелепо припадая на покалеченную ногу. Татьянка отстала, махнула рукой.

— Ну тебя, с твоим мотоциклом! Измаялась начисто. Митька начал оправдываться.

— Зажигание барахлит.

Отдышавшись, Максим усмешливо прищурился.

— Давно заметил, как нам с матерью ехать, так зажигание барахлит. А как подойдет время к ухажерке бежать, от одного толчка заводится. Лукавый у тебя мотоцикл, Митюха.

Митька был повыше отца, пошире в плечах, из-за загара, огрубившего кожу лица, казался старше своих лет. Максима можно было принять за его брата, особенно когда улыбался лицо разглаживалось, синие глаза блестели молодо, порой в них всплескивалось веселое озорство.

Корнюха держал руку в кармане, сжимая в ней бутылку, ладонь вспотела, противно скользила по стеклу. А Максим и Митька все стояли посередь двора, шутили, посмеивались, заходить в дом не спешили. Татьяна, разморенная жарой, сидела на ступеньках крыльца, смотрела на мужа и сына, тихо улыбалась. Она всегда такая, неприметная, тихая, на вид слабенькая, хрупкая, но такую бабу дай бог любому. Долгие годы ждала Максима, и никто о ней худого слова сказать не мог, все вынесла, вытерпела, ни на кого своего мужа не променяла. А что в нем такого, особенного, в Максиме? Чем он лучше его, Корнюхи? Отчего не стала ждать Устинья? Сказать об Усте, что она ветродуйка, никак нельзя. После того как разошлись, к ней многие присватывались, никого в мужья не взяла, до сих пор живет одна, и не слышно, чтобы с кем-то крутила.

— Ну что, мать, пожалуй, обедать будем? — спросил Максим у Татьяны. — Пойдем, Корнюха, в избу.