Разрыв. Записки атомного физика

Я представлял себе, как этот крупный мужчина с большой лысой головой морщится. Ему плохо, я ничего не имею против него лично, но почему он и ему подобные, сидящие в кабинетах Центрального Комитета, должны решать, можно ли мне полететь в Женеву? Окажись на месте Гордеева Петров или Иванов, мучился бы тот. Ведь я твердо решил измотать их, довести до белого каления.

— Да нет, что вы. Я не уклоняюсь от встречи. Просто вчера случилась непредвиденная история.

— Может быть, встретимся сегодня?

— Сегодня, честное слово, я не могу. Позвоните завтра.

Катя и Шура не отговаривали меня от опасных затей. Поэтому, когда я снова сел за пишущую машинку, на душе у меня было спокойно. Я сделал еще один виток спирали. Все-таки приятно, когда обнаруживаешь у себя запас бодрости, о котором не подозревал.

Сколько раз я выбирал цель и пытался ее поразить. Но каждый раз она ускользала, и брошенный мной «бумеранг» падал к моим ногам. Вернется он и на этот раз и даже может быть даже слегка меня стукнет. И опять никто из окружающих ничего не узнает.

В прошлый раз я адресовал письмо главному идеологу партии Суслову, теперь же оно отправится к главе советского государства Брежневу. Иными словами я повторю старые рассуждения о пользе международного сотрудничества в науке, о том, что ученый имеет право бороться за возможность работать над своими идеями. И это совсем необязательно должны быть идеи, которые войдут в историю науки. Письмо Брежневу написано в том же духе, что и Суслову, за исключением одного. Меня не пустили в Швейцарию. Больше об этом не будем говорить. В командировку я не еду и ничего не хочу от дирекции института в Дубне и Комитета по использованию Атомной Энергии. Пусть теперь мне разрешат поехать в Швейцарию как частному лицу. Я пишу чушь. Когда это бывало, чтобы советский гражданин мог просто так «прокатиться» в Западную Европу. Этого не должно быть. Допусти такую вольность, и потом хлопот не оберешься... Сегодня — один, завтра — десять, а послезавтра и все сто пожелают в Париж, например. Я не жду ласковых слов от Брежнева с обещанием пожурить начальство в Комитете по Использованию Атомной Энергии и отправить меня в Женеву. Но в любом случае, как и с письмом к Суслову, моя дерзость не останется незамеченной. Что касается меня, то, похоже, из коммуниста я превращаюсь в фаталиста, решившего испытать судьбу.

Жизнь измеряется не временем, не месяцами, годами, а событиями. Без них время — ничто. Мои действия, вызванные отказом в поездке в Женеву, стали теми колышками, которыми я начал размечать время. Письмо Брежневу — самый последний из них. Прошло несколько недель, и все указывает на то, что о моей «секретной переписке» с руководителями советского государства никто не подозревает. При встречах со мной знакомые смеются, рассказывают анекдоты, в том числе и про Брежнева. Джелепову я сказал о предстоящем переходе в институт к Алико Тавхелидзе. Наверное, после истории с ЦЕРНом он рад от меня избавиться. Вместе с моим будущим директором Тавхелидзе я навестил вице-президента Академии наук Логунова. Да, уход из Дубны — дело решенное. Странно, но во время разговора с Логуновым я не почувствовал, что он знает что-либо о моем письме Брежневу. Мне предложили в Москве, недалеко от Ленинского проспекта, четырехкомнатую квартиру. Скоро надо будет переезжать в Москву, и я заполнил соответствующие документы в связи с предстоящим освобождением дубненской квартиры. Не хочется все же из Дубны уезжать, расставаться с прогулками по полям и лесам. Не так, правда, много полей, больше болот вокруг, но все это привычно и выглядит родным.

Первые признаки надвигающегося шторма ощутились во время осенней сессии отделения ядерной физики. Сессия проходила в здании нового института Алико Тавхелидзе, куда я собрался перейти.

— Вы что такое там натворили? Мне под большим секретом сказали, что вы какое-то письмо написали, — всплеснула руками жена академика Маркова, — сам Гордеев звонил Тавхелидзе и, имея в виду вас, спросил, знает ли тот, кого берет работать в свой институт. Вы себе неприятности огромные наживете.

У жены Маркова и меня были планы начать в новом институте совместные работы. Похоже, супруга Маркова ужасно обеспокоена моими «подвигами». Тавхелидзе, встретив меня, вида не подал, что знает обо мне нечто компрометирующее. Тем не менее, я был уверен, что телефонный звонок из Центрального Комитета партии для него означал многое.

Осенью в Дубне заседают всякие комитеты. Будущее Дубны меня больше не волновало, но, как член одного из комитетов, я должен был скучать на заседаниях. После обеда, когда я чуть было не задремал, мне передали записку. В шесть часов вечера в кабинете директора института меня будет ждать председатель Государственного Комитета по Атомной Энергии Андрей Михайлович Петросянц. Сонное настроение исчезло.

Андрей Михайлович Петросянц, невысокого роста армянин с черными хитрыми глазами, встретил меня приветливой улыбкой и. гостеприимным жестом указав на кресло, с хода атаковал: