Разум и чувство

Полковник не ответил. Вскоре после этого чашки убрали и гости начали усаживаться за карты. Разговор сам собой прекратился. Миссис Дженнингс, благосклонно наблюдавшая за беседой, с нетерпением ожидала, когда наконец на лице полковника появятся первые признаки радости, которую непременно должна была вызвать полученная от мисс Дэшвуд информация. Это здорово бы украсило человека, находящегося в цвете молодости, надежд и счастья. Однако, к ее немалому недоумению, полковник весь вечер оставался серьезным и задумчивым, быть может даже более обычного.

Глава 31

Вопреки своим ожиданиям Марианна почти всю ночь спала спокойно, однако утром горе снова завладело всем ее существом.

Элинор всячески старалась заставить ее излить свои чувства, выговориться, полагая, что при этом ей непременно станет легче. До завтрака их беседа постоянно вертелась вокруг одного и того же предмета. Элинор ласково, но настойчиво уговаривала сестру взглянуть на все происшедшее трезво, а Марианна проявляла свою обычную бурную страстность и несдержанность и постоянно меняла мнение, бросаясь из одной крайности в другую. Порой она заявляла, что Уиллоби ни в чем не повинен и столь же несчастен, как и она сама, то впадала в беспредельное отчаяние и винила его во всех возможных грехах. Глубокое безразличие к мнению света поминутно сменялось в ее душе решимостью бежать от него навсегда, на смену которой являлась храбрая готовность противостоять ему. И только в одном она оставалась тверда и непреклонна: она всеми силами избегала общества миссис Дженнингс, если же это оказывалось невозможным, хранила в ее присутствии упорное молчание. Марианне была совершенно непереносима мысль, что миссис Дженнингс ей сострадает.

– Нет, нет и еще раз нет! – восклицала она. – Она не способна ничего чувствовать. Ее показная доброта – вовсе не искреннее сострадание, а выказываемое хорошее расположение не имеет ничего общего с истинной чувствительностью. Ей по-настоящему нужны лишь сплетни, а я ей интересна только как их источник.

Элинор не нужны были новые доказательства, чтобы лишний раз убедиться в пристрастности и несправедливости сестры по отношению к другим людям. Ее суждения всегда порождались изысканностью собственной натуры и чрезмерной важностью, которую она придавала утонченной чувствительности и безупречному изяществу манер. Подобно доброй половине живущих в мире людей, конечно если среди них наберется половина умных и порядочных, Марианна далеко не всегда была справедлива к окружающим и часто не слышала доводов рассудка, хотя и обладала множеством талантов и превосходными душевными качествами. Она требовала от других чувств и мнений, подобных ее собственным, и судила об их побуждениях по тому, какое впечатление на нее производили их поступки в данную минуту. Обстоятельства сложились так, что, пока Марианна с сестрой сидели в своей комнате после завтрака, ее мнение о доброте и сердечности миссис Дженнингс еще более ухудшилось, и лишь потому, что из-за своей слабости она превратила в источник новых страданий искреннее стремление миссис Дженнингс хотя бы немного утешить ее.

Миссис Дженнингс вошла в комнату сестер с письмом в руке. Она сияла радостной улыбкой и, ни минуты не сомневаясь, что доставит Марианне радость, провозгласила:

– Ну-с, милая моя, у меня для вас кое-что есть. И это несомненно вас порадует.

Услышанного было достаточно для Марианны. Ее воображение мгновенно нарисовало ей письмо от Уиллоби, полное раскаяния и нежности и, что немаловажно, без ущерба для него убедительно объясняющее все произошедшее. Она уже видела, как следом появляется сам Уиллоби, падает к ее ногам и взглядом, исполненным самых возвышенных чувств, подтверждает каждое слово письма. Но уже в следующее мгновение сладкие грезы были рассеяны. Адрес на конверте был написан почерком матери. Впервые при виде его она не испытала никакой радости, а горькое разочарование, сменившее миг упоительной надежды, граничившей с экстазом, заставило ее почувствовать, что только теперь начинаются подлинные муки.

Марианна не обладала достаточным красноречием, чтобы выразить неслыханную жестокость миссис Дженнингс, и лишь неудержимо хлынувший поток слез выразил ее безмолвный упрек. Впрочем, упрек все равно не дошел до лица, которому предназначался. Самым заботливым образом выразив свое сочувствие, миссис Дженнингс удалилась, напоследок посоветовав Марианне поскорее вскрыть письмо, которое ее непременно утешит. Однако письмо матери, когда Марианна наконец успокоилась и смогла его прочитать, отнюдь не принесло облегчения. Оно целиком было заполнено Уиллоби. Миссис Дэшвуд все еще была убеждена в их помолвке и доверчиво полагалась на постоянство жениха. По настоянию Элинор она просила дочь быть откровеннее с ними обеими, ее слова были проникнуты такой любовью к дочери, такой нежностью к Уиллоби и такой искренней надеждой на их будущее счастье, что к концу Марианна разрыдалась еще пуще.