Разум в огне. Месяц моего безумия

Приказав себе не таращиться, Бриджет попыталась скрыть беспокойство – боялась, что я его почувствую, – но в итоге разволновалась еще сильнее. Мы с Рэчел познакомились на первом дне рождения ее дочери в октябре. Тогда я была открытым и разговорчивым человеком и в отличие от прошлых пассий Стивена меня ничуть не смущало то, что с родными его связывают столь близкие отношения. Теперь же перемена была разительной – колибри превратилась в ленивца.

В силу своего возраста Одри и Грейс не замечали, что что-то не так. Но общительный шестилетний Эйден держался в стороне: его явно нервировала странная новая Сюзанна, совсем не похожая на ту, которая играла с ним и подшучивала над ним всего пару месяцев назад. (Впоследствии он признался маме, что я напомнила ему умственно отсталого, с которым он часто встречался в городской библиотеке. А я даже в полуосознанном состоянии чувствовала его настороженность и не понимала, почему он так меня боится.)

И вот мы стояли на дорожке во дворе, пока Стивен раздавал подарки.

После выписки из больницы мне захотелось раздать мягкие игрушки, которых за время болезни накопилось немало. Я была благодарна тем, кто подарил их мне, но они вызывали у меня тревожные ассоциации с тем периодом, когда я снова впала в детство и стала беспомощной. Мне хотелось избавиться от них и подарить их детям. Эйден торопливо поблагодарил меня и спрятался за спину матери, а две его маленькие сестрички вцепились мне в ноги и пропищали: «Спасибо!»

Это воспоминание о первом случае взаимодействия с внешним миром – первом из многих – длилось всего пять минут. После того как Стивен раздал подарки, разговор утих; все присутствующие преодолевали внутреннее сопротивление, пытаясь поддерживать ничего не значащую беседу и одновременно игнорировать самое главное, что сейчас их занимало: мое ужасное состояние. Неужели теперь я буду такой всегда? Будь я собой, то попыталась бы заполнить неловкие паузы в разговоре. Но сегодня я этого не делала. Я молчала и не выказывала эмоций, а внутри кричала от отчаяния, мечтая сбежать от этого общения, причинявшего боль всем участникам.

Стивен почувствовал мою усилившуюся неловкость, положил ладонь мне на спину и повел меня в машину, где было безопасно; в машину, которая вернула нас домой, в маленький защищенный мирок, уединенное убежище. Хотя встреча с родственниками была краткой, прошла без казусов и на фоне других событий выглядела незначительной, в моей памяти она отпечаталась как поворотный момент первого этапа выздоровления, безапелляционно свидетельствовавший о том, какой болезненный и долгий путь мне еще предстояло пройти.

Ясно помню еще один случай, относящийся к тому же размытому периоду после выписки: первый раз, когда я увидела брата. Пока моя жизнь менялась безвозвратно, Джеймс заканчивал первый год обучения в университете Питтсбурга. Хотя он очень просил родителей разрешить ему меня навестить, те были неумолимы: он должен был окончить первый курс. И когда наконец все экзамены были позади, отец поехал в Питтсбург, чтобы привезти брата домой. Они ехали шесть часов, и за это время папа рассказал все, что мог, о событиях прошедших месяцев.

– Готовься, Джеймс, – предупредил он. – У тебя будет шок, но мы должны настроиться на лучшее.

Когда они приехали, нас со Стивеном не было дома. Отец высадил брата у входа – отношения между моими родителями улучшились, но не настолько, чтобы заходить друг к другу домой. Джеймс смотрел матч «Янкиз» по телевизору и с волнением ждал встречи со мной. А услышав, как скрипнула дверь черного хода, вскочил с дивана.

Позднее он признался, что эта картина – я на пороге дома – останется с ним навсегда. На мне были большие очки в поцарапанной оправе, белый кардиган, ставший на два размера больше, и черное платье средней длины, сидевшее, как балахон. Лицо опухло, на нем застыла незнакомая гримаса. Шатаясь и опираясь на руку Стивена, я поднялась по ступенькам и вошла в дом. Казалось, я одновременно постарела лет на пятьдесят и помолодела на пятнадцать – гротескный гибрид старухи, потерявшей свою трость, и младенца, который только учится ходить. Хотя Джеймс смотрел на меня, я заметила его не сразу.

На меня эта встреча произвела столь же сильное впечатление. Джеймс всегда был для меня младшим братиком, а теперь вдруг в одночасье стал мужчиной – широкие плечи, щетина на подбородке. Он смотрел на меня, и смесь удивления и сочувствия на его лице была столь сокрушительной, что я рухнула на колени. Лишь увидев, как он смотрит на меня, я поняла, каким тяжелым все еще было мое состояние. Возможно, это осознание обрушилось на меня потому, что мы с братом были очень близки, а может, потому, что я всегда считала себя старшим другом «малыша Джеймса», его опекуном. Теперь же мы явно поменялись ролями.

Я так и сидела на пороге, и Джеймс с мамой подбежали и обняли меня. Мы все заплакали и принялись шептать: «Я люблю тебя».

37. Дикие сердцем