Разушенный мальчик (ЛП)

— Так вот почему? — наконец спрашивает он, поднимая голову, его глаза смотрят на мои. Жалюзи закрыты, но свет все равно проникает внутрь с восходом солнца, и он пляшет по его исхудавшему, бледному лицу, по теням под синяками на веках. — Она ушла, потому что боялась, что я… брошу ее?

— Это, 6, и она, вероятно, чертовски боялась тебя. Мне не хочется говорить тебе это, но я думаю, что у тебя в твоей ебанутой башке не все в порядке, — я стою у изножья его кровати, пока произношу эти слова, и вижу, как напрягается его челюсть.

Затем он, кажется, расслабляется на кровати, наклоняясь так, что сидит прямо. Он закатывает глаза, и мне почти хочется рассмеяться, но, несмотря на то, что она может в нем увидеть, мы не друзья.

Мы никогда не будем друзьями.

После сегодняшнего дня мы никогда не будем никем.

Мое сердце грозит разбиться, когда я думаю об этом, и я действительно не могу дышать.

— Ты действительно сумасшедший, — бормочет он себе под нос, поворачивая голову в сторону и закрывая глаза. — Так что не давай мне больше никаких советов по психическому здоровью.

Улыбка тянется к уголкам моих губ, но я сдерживаю ее, несмотря на то, что его глаза закрыты. Ублюдок.

— И зачем ты, блядь, это сделал? — он внезапно садится, очевидно, слишком быстро, потому что он вздрагивает, когда его голубые глаза встречаются с моими. — Зачем ты, блядь, пометил ее? Как ты мог…

Я поднимаю руку, ладонь обращена к нему.

— Ты тоже ее пометил.

Он снова откидывается назад, но его глаза все еще сужены, когда я засовываю руку в карман, сжимая ее в кулак, не желая чувствовать, что дрожь возвращается.

Не хочу, чтобы он это видел.

— Она не бросит тебя, — снова говорит он, и я слышу уязвимость в этих словах. Мне нет особого дела до этого, но я знаю, что он чувствует. Как будто он никогда не сможет полностью завладеть ею.

Она дикая.

Она не из тех, кто уступает кому-то, не отдает свое сердце. У нас обоих есть его части, но я не думаю, что кто-то из нас достаточно силен, чтобы принять все целиком.

Такая боль причиняет боль. Это отличается от всего остального в мире. Любить кого-то всем своим существом, а тебе возвращают лишь малую часть этого. Эта частичка — как нож в груди. Ты почти хочешь вытащить его полностью, бросить, повернуться и убежать. Это было бы лучше, чем агония.

— Она никогда не перестанет любить тебя, — он произносит эти слова со злостью, его челюсть сжата, когда он смотрит на меня в этой стерильной комнате. Достаточно большой для нескольких кроватей, потому что он чертов гребаный Маликов.

То, кем я должен был стать.

Это то, что я должен был иметь.

Но я вспоминаю, как Пэмми висела на нем, когда мы были подростками, и по моей коже ползут мурашки.

Я не хочу этого.

Ни один из нас не получил ничего хорошего от того, что родился таким, каким был. Он — богатый и избалованный, я — продукт наркомана, бедный и нищий.

Нас обоих трахали.

И она тоже.

Но хватит. Она заслуживает счастья. Не в моей природе делиться. Сдаваться тоже не в моей природе.

Но ради нее… я готов на все.

Я сглатываю комок в горле, обе руки в карманах, смотрю на белые полы больничной палаты, вдыхаю антисептический запах и нотки чего-то похожего на гниение. Я ненавижу больницы.

Я вообще много чего ненавижу.

Она — единственное, чего у меня никогда не было.

— Я знаю, — наконец говорю я, моя голова все еще склонена, когда мой взгляд встречается с его взглядом. Я делаю неровный вдох, зная, что могу рухнуть, когда произношу эти слова, но я умею воскрешать стены. Только так я научился выживать.

Она единственная, кому удалось их разрушить.

Хотя бы на мгновение.

— Я хотел убить тебя, знаешь ли, — я не формулирую это как вопрос. Я уверен, что мы оба знаем, что чувствуем друг к другу.

Его глаза застывают, но он молчит.

— Я ненавидел тебя. И до сих пор ненавижу, — говорю я ему с мягкой улыбкой.

Он не отвечает.

— Мне невыносима мысль о том, что ей будет хорошо жить с тобой. Вы двое… — эмоции забивают мое горло, угрожая задушить меня. Я стиснул зубы. Кусаю внутреннюю сторону щеки, чтобы физическая боль отвлекла меня от этой чертовой агонии. — У вас двоих есть жизнь. Я снаружи. Она… забыла обо мне. Через что мы прошли вместе. Как я никогда не переставал… — я делаю дрожащий вдох, не в силах больше смотреть ему в глаза. — Никогда не переставал любить ее. Все эти годы. Почти двадцать гребаных лет. Я никогда не переставал.

Он просто продолжает смотреть на меня, на его лице нет ни следа эмоций. На этот раз, однако, это не выводит меня из себя. Я хорошо знаю эту броню. Я сам носил ее большую часть своей гребаной жизни. Я все равно продолжаю говорить, зная, что если я не выложу все сейчас, то, вероятно, не выложу никогда. Если я не скажу кому-то — а я не думаю, что она всегда верит мне, даже если она понимает меня, иногда она настолько полна ненависти к себе, что не видит всех тех способов, которыми я, блядь, обожаю ее — это останется гноиться внутри моей кожи. Отравляя меня изнутри.