Разве бывают такие груши (рассказы)

Весной мы ходили в лес и собирали сергибус и баранчики, летом приносили из леса ягоды, осенью - грибы, лес был подспорьем, я это особенно поняла, когда уехала учиться в техникум. В техникуме мы питались разве французскими булками да чаем с подушечками, а когда приезжали на каникулы домой, работали в саду и до отвала наедались яблок. После техникума я уехала работать в дальневосточный город, сразу вышла замуж за моряка, варила ему кету и крабов, которых завались было по дешевке в каждом магазине. Перед началом войны корабль моего мужа перевели в захолустье, я не работала, и когда началась война, карточка у меня оказалась иждивенческая. Муж, приходя в увольнение, носил мне с корабля кусочки хлеба, иногда мы ходили в клуб на вечера с буфетом, а вообще, чтобы прокормиться, я вязала из старых распущенных чулок головные сеточки и меняла их на рынке.

После войны нас перевели в Ленинград. Первое время я ходила и смотрела, как много всего было в продаже - лотки с черной и красной икрой, усатые рыбы в мраморных бассейнах. Когда родились мои дети, я уже могла позволить им фрукты с рынка. Я закрывала их в комнате, ключ отдавала соседям, а сама бежала в магазины - в подвальчик за парным мясом, в молокосоюз - за молоком. Это было хорошее время - перебои случались только с мукой, на нее выдавали талоны, но все равно я умудрялась печь маковые рулеты. Мой муж служил, летом мы ездили на юг, ели там жареную ставриду и груши бера. Когда нам дали квартиру на окраине, я не могла первое время привыкнуть и по-прежнему ездила в центр в свои старые магазины, но потом я приспособилась, узнала, куда и когда привозят молоко из совхоза, где можно достать полукопченую колбасу по шесть пятьдесят. Мои дети выросли, мы построили им квартиры, и когда муж вышел в отставку, остались вдвоем. Пенсия у него была приличная, я кормила его и бараниной, и телятиной, не говоря о том, что я постоянно носила то сыну, то дочке кульки с сосисками, за которыми имела время стоять по очередям.

Потом все свалилось сразу - болезнь мужа и очереди, ни в какое сравнение с которыми очереди прежние не шли. Я вставала в пять, шла стоять за молоком и кефиром, чтобы сделать мужу творог, который был ему необходим. Когда муж умер, я получила за него маленькую пенсию; продукты же очень подорожали, и дети предложили мне держать квартиранта - сдать одну из наших двух комнат работающему в совместном предприятии бельгийцу - знакомому наших знакомых. Он оказался приличным молодым человеком, мы договорились, что я буду к тому же кормить его обедами. И вот теперь я покупаю для него продукты на рынке и, как мама прежде, готовлю ему жаркое из телятины и пеку пироги с курагой. Сама я ем хлеб, молоко, иногда - творог, мясо в моем возрасте уже вредно, а с полученными от квартиранта деньгами ходят и ищут себе продукты мои дети. Они молодые, теперь надо им.

1992

Что наша жизнь...

Когда я начала терять слух, дочь и внучка сначала пытались громко говорить для меня за столом, но почти всегда опять сбивались на прежнюю быструю неотчетливую речь, правда, кто-нибудь из них в конце разговора старался громко и кратко изложить его содержание. Но времени у них всегда не хватало, изложения эти делались все короче, многое они не могли уже мне растолковать, я слышала все хуже, и скоро они прекратили свои попытки. Они уже говорили за столом только между собой, бросая, впрочем, на меня приглашающие к разговору взгляды, делая неизвестно для кого вид, будто я тоже участвую в их беседе. Иногда дочь все-таки старалась жестами кое-как обрисовать мне общую ситуацию в семье, но это бывало, когда мы с ней оставались вдвоем и, все равно, я уже мало что понимала. Все же первое время моим родственникам, кажется, было не по себе от такого моего положения, и чтобы скомпенсировать какие-то свои угрызенья, они с удвоенной старательностью принялись меня кормить, при каждом моем вопросительном, относящемся к их разговору взгляде, подставляя вместо ответа ко мне поближе тарелку, убеждая, видимо, себя, что это я просто хочу есть. Они так в том преуспели, что скоро я, действительно привыкла постоянно что-нибудь жевать, и хотя продукты теперь, как я понимаю, подорожали, дочь с жертвенным лицом продолжает носить мне тарелку за тарелкой.

Когда в нашем старом телевизоре раньше выключался звук, самые чувствительные сцены в фильмах казались без него нелепыми и смешными. Когда я перестала слышать, вечная беготня моих домашних тоже показалась мне чудной и странной.

Моя дочь стара и толста, но она ходит в бассейн, и занимается йогой, я часто вижу из окна, как она и еще полтора десятка пузатых бабок трусят по скверу, задирают ноги и балуются, кидая в товарок снежками. Но больше времени моя дочь проводит в магазинах, уходит с утра, а когда возвращается, много говорит: я угадываю отдельные, часто произносимые слова - "цены", "достала дешевле" - и только удивляюсь быстроте, с какой шевелятся ее губы.