Разведчик от бога

После этой фразы все присутствовавшие в палате закатились громким и продолжительным смехом. А молчаливый Степан снова изрек свое:

– Балабол!

– Он как-нибудь даст тебе почитать. Там чистая правда написана. Ну, не может врать человек, который до войны несколько лет руководил одним из лучших колхозов в области, его продукцию возили на выставку аж в саму Москву! – Николай поднял вверх указательный палец.

Раненые в палате снова закатились смехом.

– А я смотрю, у нас все, раненые в ноги, лежат, – заметил Егор.

– В нашей палате только те, у кого ранение в одну ногу. В соседней, ну в той проходной комнате, через которую к нам идешь, там – в обе ноги. Они неходячие. Поэтому их в проходную комнату и положили, чтобы было проще заносить и выносить. Мы-то сами допрыгаем, если что.

Ответа Николая Егор уже не слышал. Слабость опять дала о себе знать. Он провалился в глубокий сон.

В сознании его снова всплыла картина вчерашнего боя. Снова в ушах звучал голос сержанта, подгонявшего солдат. Потом раздалось и понеслось над полем протяжное, надрывное и громкое «ура-а-а-а!», прерванное бьющим по барабанным перепонкам грохотом нескольких пулеметов. А потом – крики раненых, перемешанные с отборным матом.

Как просматриваемый заново, в очередном походе в кинотеатр, затягивающий фильм. Но только в этом случае картина не нравится. Совсем не нравится. Ее вовсе не хочется видеть. До паники не хочется. До боли в сердце, в голове. А тебе ее всё показывают и показывают. Не выпускают из кинозала. Привязывают к креслу и заставляют смотреть снова и снова.

Егор уже как будто проносится над полем боя. Он видит все с небольшой высоты. Видит вмерзшие в заснеженную землю тела красноармейцев в ватниках и шинелях, обнявших свои винтовки с примкнутыми к ним штыками. Эти тела, лежащие в неестественных позах, уже давно запорошены снегом. Глаза у многих остались открытыми, холодные стеклянные взгляды направлены на еще живых и других, пока не занесенных снегом. Они лежат рядом. Прячутся за ледяными телами тех, кто смотрит на них стеклянными глазами. Живые пытаются не шевелиться, стараются остаться не замеченными для палача-пулеметчика, щедро раздающего смертельные посылки тем, кто еще минуту назад, держа наперевес винтовку со штыком, бежал на него с яростным криком.

– Санитар! Санитар! – жалобно звучит чей-то совсем молодой, почти мальчишеский голос.

– Ма-ма-а! Ма-ма-а! – изводит душу другой.

– Егор, Егор, проснись, проснись, парень. – Егор открыл глаза. В темноте палаты он ничего не увидел, но распознал голос Николая. – Хорош воевать. Отдыхать пора. Подумай о чем-нибудь приятном, а то война тебя никак не отпускает. Оглушил тут всех своим криком. Навоюешься еще.

Ему нечего было ответить. Организм хотел спать, а сознание как будто жило отдельно. Боясь снова увидеть во сне атаку на пулеметы, Егор старательно стал бороться со сном. К его радости в комнату вошел кто-то и, судя по звуку, положил возле печи охапку дров. Потом открыл заслонку и, одно за другим, отправил в топку поленья. Разгорающаяся печь начала потрескивать.

В тепле Егор снова заснул и опять начал парить над полем боя. Но на нем уже не было тех, кто прятался, кто кричал и звал на помощь. Все выглядело одинаково: занесенные снегом, вмерзшие в землю тела в шинелях и ватниках, сжимавшие в окоченевших руках винтовки с примкнутыми штыками.

Он парил на небольшой высоте над страшным полем и слышал поющие вокруг него женские голоса. Поющие, как в церковном хоре, как будто отпевают кого-то. Он хорошо помнил из детства эти песнопения, которые ему приходилось слышать, когда они с отцом проходили мимо старой церкви в селе Троицкое и обращали свое внимание на красивое мелодичное пение множества голосов.

Егор вернулся с перевязки, на которую его вызвали сразу после завтрака. Он передал тяжелый деревянный костыль Николаю, который уже сидел на своей кровати, накинув на плечи шинель.

– Ну как? – спросил он Егора.

– Болит зараза! Мочи нет!

– А «красота» наша чего ответила? – не унимался Николай.

– Ее не было. Другая перевязывала. Слова не сказала, – кривясь от боли, ответил Егор.

– Зайцев! Бегом на перевязку! – из дверного проема послышался звонкий голос медсестры.

– Бегу! Бегу, милая! – Николай вскочил с кровати и, прихватив костыль, захромал к выходу.

– Так ты Зайцев? – кинул ему вслед Егор.

– Ну да! Не Волков же, как видишь! – заулыбался тот и тут же переключился на медсестру: – Ниночка, лапуля моя, опять ты меня сопровождать на казнь будешь?

– Да какая казнь? Простая перевязка, – ответила медсестра.

Продолжения их беседы никто не слышал – за ними закрылась дверь.

Егор откинулся на кровати и стал поглаживать раненую ногу. Фамилия Николая вызвала у него воспоминание о друге детства, тоже носившего фамилию Зайцев.

Звали его Михаилом. Они были почти ровесниками – тот был всего лишь на полгода моложе Егора. Все свое детство вплоть до начала учебы в сельской начальной школе они проводили вместе. Самым памятным днем своего детства Егор считал день, который для него и для Миши мог стать последним.