«
Не успел оберзитцкапитан, окончив молитву, отправить в рот гроздь спелого винограда, как за дверью его комнаты послышался какой-то шум: то ли охранявший покой командира пьянчужка-денщик уронил табурет, то ли свалился сам, влекомый к полу беспощадной силой земного притяжения.
– Висенгер, хряк неповоротливый, ты опять хмель лакаешь?! – прогремел в тиши покоев отработанный годами службы командный голос начальника смены. – Коль виверийскую вазу побьешь иль фужеры альтрусские заляпаешь, ножищами стакан подымать бушь, посколь лапищи те оторву!
– Не извольте беспокоиться, господин офицер, и вазочка ваша на месте, и стаканчики ни капелечки не пострадали! – с неподдельным подобострастием изрекла вдруг появившаяся в приоткрывшейся двери умильно лыбящаяся толстощекая рожа низкорослого, взлохмаченного да изрядно взопревшего мужичка. – Денщик-то ваш того, ваш благородь, притомился слегка! Мы его на поспатеньки тута рядышком определили…
– Кто таков?! Из какого отряда?! – по привычке громогласно рявкнул начальник смены, по такому случаю аж приподнявшись с софы и грозно сдвинув брови.
Частенько бывает так, что люди вначале говорят, а затем уже думают. Гилверус Гарп сперва прикрикнул на обнаглевшего надзирателя, осмелившегося не только пост покинуть, но и покой высокого начальства потревожить, а лишь затем сообразил, что перед ним вовсе не охранник, а злоумышленник-чужак. Четыре страшные мысли одновременно поразили разум оберзитцкапитана, впились ему в голову разозленными осами. Во-первых, косматая, обросшая волосами физиономия ухмылявшегося наглеца была ему незнакома. По именам он своих солдат не знал, но за долгие годы совместной службы их лица ему примелькались. Во-вторых, тюремщики, конечно, не королевские гвардейцы, но таких низкорослых людей никогда не брали на службу, да и за опрятностью вида солдат всегда следили. В-третьих, на незваном госте не было мундира, а его мускулистую шею украшала пропитанная кровью повязка. И, в-четвертых, самое ужасное, что заставило сердце старого тюремщика от страха сжаться в груди, незнакомец заговорил с ним по-геркански, а он по инерции по-геркански ему ответил…
Грабл сразу понял, что шутка испорчена в самом начале и что его бесхитростный обман раскрыт. Лучшим свидетельством тому стало вмиг изменившееся выражение округлого лица старшего тюремного офицера. Пухленькие, слюнявые губки достопочтенного начальника смены вдруг затряслись и искривились, вот-вот готовые извергнуть из глубин рта истошный крик. Кожа щек стала под цвет полотну, на богатом жировыми складками лбу выступила нездоровая испарина, а тонущие в толстых раковинах век маленькие глазки выступили наружу, как две зеленоватые жемчужины. Зингер и не надеялся, что сможет обмануть отдыхавшего офицера (
Искренне сожалея, что не сможет воплотить в жизнь ничего из созревшего у него в голове, и надеясь, что в ближайшем будущем ему все-таки выпадет шанс блеснуть перед каким-нибудь высоким шеварийским чином своим остроумием, потомок гномов незамедлительно приступил к мероприятиям по предотвращению паники. Собственно говоря, ничего особенного Грабл не совершил. Он поступил как любой грабитель, не желавший, чтобы хозяин дома стал звать на помощь. Распахнув дверь резким ударом плеча, Зингер с порога запрыгнул на кровать и, приземлившись жалобно всхлипнувшему оберзитцкапитану прямо на грудь, крепко зажал рот жертвы левой ладонью, а пальцами правой руки одновременно надавил на кадык и ключицу.
– Не тревожьтесь, ваш благородь, мы к вам ненадолго заглянули… – все с той же издевательски-вежливой интонацией и со все той же инфантильной ухмылкой на лице обратился Зингер к трясущемуся под ним от страха и от боли человеку-желе. – Вопросики кой-какие возникли, вот мы и решили с ними к вам, как к человеку сведущему, обратиться. Щас мы их тогось, зададим то бишь, а вы, ваша упитанность, на них ответите, вот и разойдутся люди добрые по-хорошему! Мы своей дорогой тронемся, а вы тута останетесь, фрукты докушивать, винишко дохлебывать да сны про девиц-раскрасавиц блудливых дозыркивать… Согласны с таким предложением?