Разведка была всегда...

В июне 980 года Владимир Святославич — пожав плоды предательства Блуда и убив своего брата Ярополка — вступил в Киев. Вместе с киевским княжением победителю досталась вдова несчастного предшественника, красавица гречанка, которую привёз из похода Святослав Игоревич и выдал за старшего сына. Очарованный прелестью полонянки, Владимир, легко попадавший в женские сети, не смог избежать искушения и, скажем так, сохранил за княгиней уже приобретённый ею статус. А вскоре на свет появился Святополк. Чьим сыном он был? В исторических справочниках и указателях Святополка называют то Ярополчичем, то Владимировичем. Между тем для летописцев и агиографов такой проблемы, кажется, не существовало. «Сказание о Борисе и Глебе» — литературный памятник конца XI века — говорит о Святополке с предельной ясностью: «Сего мати преже бе чьрницею, грькыни сущи, и поял ю бе (взял её в жёны. — Авт.) Яропълк, брат Володимирь, и ростриг ю красоты для лица ея и зача от нея сего Святоплъка окаяньнааго. Володимер же, поганьи ещё (язычник. — Авт.), убив Яроплъка и поят жену его... От нея же родися сий окаянный Святопълк и бысть от дъвою отьцю и брату сущю (от двоих отцов, которые были братьями. — Авт.). Темь же илюбляаше его Володимир, акы не от себе ему сущю». Почти так же, только чуть сбивчивей излагают эту историю и «Повесть временных лет», и Несторово «Чтение о Борисе и Глебе», да и другие средневековые сочинения ничего нового не сообщают.

Сомневающиеся кивают на то, что и «Сказание» и летопись составлены отнюдь не по свежим следам событий, а главное, слишком тенденциозны: Святополк для них заведомо окаянный. Но ведь обвинение только выиграло бы, если бы у Святополка были отняты любые нравственные оправдания совершенных злодеяний, то есть если бы он был не двоюродным, а родным братом убитых им сыновей Владимира. Потому что, какой бы смысл ни вкладывала средневековая мораль в понятие «двух отцов», ясно, что и Владимир в последовавшем по его смерти братоубийстве был бы не без вины. Так что если древних авторов и можно в чём-либо изобличить, то, скорее всего, в правдивости.

Итак, Владимир знал, что Святополк не его сын (видимо, он родился в конце 978 или в начале 979 года; либо, соответственно, 980-х и 981-х). Не подозревал, не мучился сомнениями, а знал. Это, очевидно, делало его отношение к пасынку спокойным и ровным, хотя не очень дружелюбным. Конечно, ему было досадно, что среди его детей резвится один «не от себя». Может быть, при виде мальчика он и мрачнел, вспоминая убийство Ярополка, особенно если Святополк походил лицом или повадками на отца. Но вообще-то Владимир должен был чувствовать себя нравственно более умиротворённым и чистым оттого, что не погубил младенца, не пресёк братнего рода... Но всё это продолжалось до поры до времени. Святополк мужал. Надлежало подумать о его судьбе. Владимир, несомненно, чувствовал тревогу после смерти старших сыновей, Вышеслава и Изяслава. Теперь самыми взрослыми в его обширном гнезде стали Святополк и Ярослав. Понятно, что делать Святополка преемником, наследником верховной власти — значило погубить всё, за что он боролся прежде. Я думаю, что, переводя Ярослава из Ростова в Новгород, киевский князь намекнул, на кого он собирается оставить Русь, — ведь Новгород был столицей его прадеда, основателя державы, крупнейшим центром всего северо-западного края, городом, из которого начинал свой путь на киевский стол и он сам. Впрочем, есть веские основания и для другого предположения — что наследовать Владимиру должен был его любимый сын Борис. Ну а Святополк... Его надо с глаз долой, однако не очень далеко — чтобы легче за ним присматривать. И, отправляя Святополка то ли в Туров, то ли в Пинск (когда это точно произошло — неизвестно), Владимир, конечно, не забыл приставить к нему свои «глаза и уши».

Так всё и шло, пока неожиданно не начала разыгрываться «германо-польско-печенежская карта».

В начале 1007 года Киев посетил проездом из Венгрии в Печенежскую степь епископ Бруно Кверфуртский. Это был один из многочисленных в ту пору западных миссионеров, увлечённых идеей проповеди Евангелия среди язычников. В Венгрии он не преуспел (так как король Стефан настороженно отнёсся к деятельности политического эмиссара германского императора). И теперь рассчитывал взять реванш в кочевьях «самых диких», по его собственным словам, из всех варваров. Владимир принял гостя очень радушно, потчевал целый месяц и всё это время всячески отговаривал от опасной и бесполезной затеи («...противился моему намерению и хлопотал обо мне, как будто я из тех, кто добровольно бросается на гибель», — писал Бруно королю Генриху II).